Снесу крышу. Дорого

Не торопясь, словно в первый раз с женщиной, Паша медленно провел кончиками пальцев по кожи от кистей рук до промежности, замечая, как Даша дергается или вздрагивает, когда он касается чувствительных точек. Поиграл языком. Прикусил зубами, наблюдая реакцию, будто настраивая инструмент. Перешел к соскам, монотонно потирая мокрыми пальцами кончики, пока девчонка не стала изгибаться и стонать. О, какой это был кайф, полное и всеобъемлющее наслаждение — видеть, как на ее лице вместо холодного равнодушия и стеснительности проступает возбуждение и неприкрытое желание.

Поляков приподнял таз девчонки, подложив под него скомканное одеяло, и сначала пальцами, а потом языком обвел бугорок клитора, дразня пальцами вход. И лишь тогда, когда девчонка была уже почти на грани, он позволил себе войти.

Проталкиваясь сантиметр за сантиметром в сочный, скользкий жар, Паша поймал себя на мысли, что не хочет с резинкой. Он оплатит ей самого лучшего гинеколога, таблетки, всё, что нужно, лишь бы иметь возможность погрузиться в нее без «прослоек». Мысль об этом разогнала Полякова так, что тот чуть было не кончил. Но удержался, балансируя на грани. Лишь поймав губами вскрик девчонки, Паша позволил себе кончить.

Оттягиваемая разрядка обрушилась на него, как тропический ливень. Так, что в глазах заискрило. Поляков как-то сразу и весь обмяк, падая на Дарью и улавливая ухом ее тяжелое дыхание.

— Паш, расстегни, пожалуйста, браслеты, — раздался сдавленный голос Даши.

Кощей собрал себя и сполз вбок — такая туша, как она, сверху… Еще бы не сдавило. Потом сообразил, что нужно взять ключ — наручники были настоящие. На запястьях остались розовые полосы, где браслеты впивались в кожу. Не царапины, просто полосы, которые сойдут через пять минут. Паша поймал себя на мысли, что его заводит всё, всё. Даже эти полосы. Он притянул к губам одну, другую…

Безумие сладострастия сменялось на ее лице отрешенностью. Это было так… правильно. Она вся была такая правильная, будто специально для него созданная. Каждая черточка, каждая выступающая косточка, нежная кожа, корона Снежной королевы. Каждое слово, каждый жест отдавались где-то глубоко внутри, выцарапывая кровавые следы в душе.

Черт!

— Дашенька, ты такая сладкая… — он потерся носом об шею под ухом. — У меня просто крышу рвет.

И Поляков с пугающей ясностью осознал, что не может ее отпустить. Он не представляет, что творится у нее в голове, что заставляет Дарью его принимать и просто быть рядом, но он хочет этого. Он хочет, чтобы она была рядом. С ним. Постоянно. Мысль о, что она сейчас уйдет к себе домой и закроет дверь перед его носом, была невыносима. А о том, что у нее может быть кто-то другой… Тот, кого она ждала в кафе. Тот, к кому она спешила, когда на нее набросился Терлоев. От этой мысли было так больно, что Паша был готов пассатижами выдрать ее из головы.

— Я тебя никому не отдам, — сказал он.

И даже сам не понял, для кого он это сказал: для нее или для себя. Это было, как пресловутый Рубикон. Жизнь уже не будет прежней. Любую женщину он будет сравнивать с ней. А зачем? Зачем ему другие женщины? Он проверял: среди них нет такой второй. Тем более, первой.

Она устроился на боку и вел рукой по ее коже, не в силах оторваться.

Даша сняла повязку с глаз и, щурясь от света, уставилась в потолок. А потом повернула голову к нему.

Чего он ждал? Восторгов? Благодарности? Признания в любви?

Взгляд девчонки был снова нечитаем, словно она хранила свои мысли и чувства в сейфе.

— Это было круто, — сказала она, и Паша не поверил ни единому ее слову.

Он был крут, это было вне всяких сомнений. Только по какой-то причине Дашу это не радовало.

Это настораживало.

Это пугало.

Даже вызывало панику — где-то глубоко внутри.

Фактически, его счастье, настроение, удовольствие находятся сейчас в чужих руках. В руках девчонки, у которой не совсем все дома. С тысячей тайн, недоговорок и скелетов в шкафу. Это Кощея не устраивало. Он привык сам управлять своей жизнью.

Значит, нужно просто взять ее под контроль.

И жизнь. И Дарью Несветаеву.