Снежинки счастья

Туська бросила на меня растерянный взгляд. Я кивнула ей.

– Идите, – сказала я.

– Закиньте ей в подъезд, – посоветовал Егор, взяв Тусю под локоть и таща ее к трамвайной остановке, – не рискуйте жизнью. Охота вам связываться с ее этим Степаном!

Когда ребята исчезли из вида, Анхель развернулся ко мне. Я слегка дрожала и убеждала себя, что это от холода.

– Ну что? – спросил он. – Закинем в подъезд?

– Нет, – твердо сказала я, – отдадим ей в руки.

– Ты ее не боишься? – удивился Анхель.

Я задумалась. И вспомнила, как рука Натальи Михайловны, не переставая, крутила пуговицу на кармане. Точно так же делала моя Туська, стоя у доски, когда не знала ответа и ждала моей помощи и подсказок с задней парты.

Вдруг я поняла: мне жалко эту взбалмошную старушенцию. Но как объснить это Анхелю?

– Я не боюсь. Она не опасна.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что никакого Степана не было возле подъезда. Она обманула нас. И… ей было плохо и…

Анхель не сводил с меня глаз. Вот он, тот самый, его сумасшедший взгляд, которым он наградил меня тогда, на вечеринке у Егора. Я хотела улыбнуться, но не смогла – от смущения.

– И мне ее жаль, – закончила я.

Анхель вдруг повеселел.

– Я тоже ее не боюсь. Она похожа на мою бабушку. В детстве она так же кричала на меня, если я притаскивал домой на даче тритонов, и они бегали по комнатам. Зеленые такие, животы в пятнышках. Бабушка их боялась и кричала. А ты молодец. Сильная.

И он зашагал к дому Натальи Михайловны. Я заторопилась за ним, спрятав лицо в шерсти, обрамляющей Кнопкину шею, чтобы скрыть растерянность и радость от его слов.

Глава 9 Мой полет

Если честно, мне было страшно. Я думала, сейчас откроем дверь, и высунется дуло ружья. Или на нас с жутким криком: «Банзай!» – выскочит Степан, которого я почему-то представляла в тельняшке, с наколками и в штанах защитного цвета. Или старушка и правда будет опираться на раскаленную кочергу.

Но вот чего я точно не ожидала, так это того, что когда она откроет дверь, то ахнет и схватится за сердце. А из ее глаз-щелочек ручьями потекут слезы. Капли падали прямо на черный свитер и бесследно исчезали на нем.

– Вы вернулись, – все тем же противным визгливым голосом произнесла она, – пожалели старуху…

Кнопка, словно почувствовав перемену в настроении хозяйки, стала рваться с моих рук к ней, а когда та бережно приняла собаку и прижала к груди, йоркшир затих. Слезы продолжали бежать, но теперь они исчезали в серебристой шерстке Кнопки.

– Простите, – с трудом сказала Наталья Михайловна, – понимаете… она редкая… редкой породы… И дочка, Оленька, мне поручила за ней следить, пока они отдыхают. И я… я знаю, сколько она денег стоит… и все переживаю – украдут ее у меня. Я и дочке сказала: «Украдут, Оленька…» А она: «Ну куда я ее дену, ма». Ну вот я и психую, что украдут нашу Кнопку. А гулять я с ней не могу, ноги болят, ужас. Вот выпущу ее днем, попрошу: приходи поскорее. Она иногла быстро вернется. А иногда – аж вечером. Я за это время вся изведусь. Вот и сейчас – пропала. День нет ее, второй. Я уже соседку попросила объявления расклеить, мне их дочка распечатала на случай, если пропадет Кнопка. Я переживала, даже не ела ничего. Не завтракала сегодня, не обедала, все хожу, мучаюсь, и мысли в голову лезут какие-то темные, мрачные… телевизор включила, а по нему тоже все темное, мрачное показывают, тут убили, там ограбили, ну и взбрело мне в голову, что украли ее. Телевизор я выключила, хожу и твержу: «Украли, точно украли, я же боялась, что украдут, вот и украли мою Масю, мою Кнопку». А тут и вы… Вот я и на вас… Я не оправдываюсь, что вы… Я так… объяснить пытаюсь…

Мы молчали, иногда только переглядывались. А что тут скажешь? Я заметила на стене фотографию – маленький кудрявый мальчик, прижимающий собаку к груди. У меня возникло одно подозрение, но проверить его я не решилась.

– Спасибо вам, дорогие мои, – проговорила Наталья Михайловна тихо, так, что ее голос перестал казаться визгливым, скорее нежным и чуточку грустным, – спасибо, что бабку сумасшедшую пожалели. А ведь никто сейчас не жалеет, никто! Стою я в автобусе. А передо мной девочки сидят. И одна вдруг говорит: «Смотри, бабка плачет». А вторая поднимается и говорит: «Ага, сесть хочет, вот и ревет». Посмеялись, поднялись и вышли из автобуса на остановке. А я плакала не потому, что сесть хотела, мне стыдно за них было, за девчонок этих…

Я не выдержала и погладила Наталью Михайловну по руке.

– Ну не плачьте, – попросила я, – все же хорошо кончилось. А про автобус… Я всегда уступаю место. Вернее, даже не сажусь, чтобы его не занять. А девочки те сами будут старенькие когда-нибудь… Ну то есть вы не старенькая, а очень даже молодая.

Наталья Михайловна порывисто вздохнула, неожиданно отпустила Кнопку на пол и, подхватив нас с Анхелем за локти, приблизила друг к другу и крепко обняла обоих. Анхелю тоже пришлось обнять меня, а мне его.

– Спасибо, – прошептала Наталья Михайловна куда-то мне между щекой и шеей, – такие вы хорошие… А ты…

Она отстранила от себя Анхеля и строго посмотрела на него: