Снежная робинзонада

«Бог создал любовь и дружбу, а черт — Гидрометслужбу», — тяжело дыша, ругались мы, таща, словно бурлаки, на десяти сбитых плотом лыжах двадцатипудовый двигатель. Глубина снега достигла метра, трактор больше не мог пробиться на станцию, поэтому последнюю, самую трудную часть пути приходилось преодолевать таким древним способом. Утопая в сугробах и обливаясь потом, останавливаясь через каждые пять метров перевести дух, мы за полдня дотащили агрегат до станции. Пока электрики выбирали место для его установки, мы отдыхали.

Слабый снегопад, продолжавшийся почти сутки, кончился, туман рассеялся, облачность растеклась, только в вышине золотились спутанные тонкие пряди циррусов — перистых, самых высоких облаков. Горы пылали. Огромные языки оранжевого пламени вздымались над вершинами, колеблясь, угасая и вновь разгораясь. Заснеженные горы светились странным светом, смесью багрянца и золота. И с них струились ввысь столбы, струи, стены холодного огня. Это было одно из самых величественных зрелищ, какие нам пришлось видеть в горах. Необычайно прекрасны сами по себе закаты в горах, зажигающие небо, но горящие горы на фоне тающих облаков были настолько прекрасны и тревожно-грозны, что душу охватывало торжественное волнение, забывались усталость, сырость, холод, боль в мышцах.

Причина этого волшебства довольно прозаична. Просто ветер переносит сыпучий свежевыпавший снег с одних склонов на другие, поднятый ветром снег окрашивается лучами заходящего солнца в огненные цвета.

Отдохнув, мы вновь принялись за работу. Продели в скобы у основания агрегата ломы, поднатужились и с кряхтеньем, воем, стоном и, наконец, радостным ревом затащили тяжелый груз через узкую дверь в агрегатную, поставили на фундамент. Теперь у нас, как в городе, будет настоящее напряжение — двести двадцать вольт!

Если бы посадить в кызылчинскую баню антарктического пингвина, он бы запел: «Вернулся я на родину». Только благодаря закалке мы могли спокойно мыться, стоя на льду и плескаясь кипятком из тазика. Между прочим, мы мыли в бане и нашего станционного кота.

Днем станция освещалась от батареи аккумуляторов с тридцатишестивольтовым напряжением, а вечерами стали заводить новый генератор на двести двадцать вольт. По сигналу — трехкратному миганию света — мы меняли лампочки, затем в сеть подавалось высокое напряжение. Баня же, как и положено, освещалась от аккумуляторов постоянно, лампочки здесь никогда не меняли, и смена напряжения на станции этого учреждения не касалась.

И вдруг однажды в самый разгар мытья свет в бане зловеще замигал. Все на миг оцепенели. Включение высокого напряжения в баню, где мокрые провода тянулись по сырым стенам, угрожало всем моющимся смертельной опасностью. Среди голых поднялась паника. Некоторые, не смыв мыла, стремительно кинулись в раздевалку, судорожно натягивая одежду на скользкое тело. Другие собрались окунуться в железную бочку с ледяной водой или в бак с кипятком, чтобы «экранироваться» от удара током. Свет замигал чаще, испуганный рев раздался громче, из бани выскочила фигура в костюме Адама и длинными прыжками устремилась по сугробам на электростанцию.

Оказалось, что наш радист и электрик Витя Бурмин, переставляя аккумуляторы, несколько раз нечаянно отключал баню, забыв про моющихся. Ничто никому не угрожало. Инцидент был исчерпан, и в бане вновь воцарились тишина и покой.

Зимой мы спускались вниз очень редко, поэтому каждый собирающийся в Ангрен или тем более в Ташкент получал несколько десятков самых различных заказов. Выполнив все поручения, с полутора-двумя пудами груза за плечами, путешественник начинал медленно подниматься на станцию. Пройдя малоснежный Четыксай и сравнительно легкие участки пути ниже устья Кутыр-Булака, путник вступал в долину Кызылчи. Сразу круче становился подъем, глубже снег, труднее путь. Возле обрывов красноватого песчаника, от которых, наверное, и пошло название Кызылчи, из-за поворота открывался вид на станцию, до которой по прямой оставалось километра три. Здесь человек с облегчением сбрасывал тяжелый рюкзак и начинал танцевать на снегу, разминая затекшие плечи.

Со станции быстро замечали прыгающую на белом фоне темную фигуру, и два-три лыжника, вздымая снежные буруны, срывались навстречу. В сопровождении почетного эскорта путник возносился на станцию уже налегке.

И вот рюкзак раскрыт. Свежие газеты, журналы, книги, какие-то сложные детали для радистов, вкусно пахнущие свертки. Но на все это богатство никто не смотрит — потом. Главное — почта. Ничего не ждут с таким нетерпением на зимовках и в экспедициях, как писем. Когда со дна рюкзака вытаскивают толстую пачку конвертов, даже на самых хмурых и озабоченных физиономиях расцветают застенчивые улыбки. Счастливчики тут же разрывают конверты и уносятся мыслями далеко от станции. Те же, кто ждали напрасно, молча выходят на крыльцо и долго смотрят вдаль, словно пытаясь увидеть что-то за подернутыми дымкой цепями гор.