Снежная страна

Комако упорно избегала разговоров о Юкио. Пусть он и не был ее женихом, но если она, как говорят, пошла в гейши только ради того, чтобы заработать денег на его лечение, значит, отношения их были серьезными.

Комако на какое-то мгновение оставалась в полном недоумении, почему Симамура не рассердился, потом, как надломленная, бросилась ему на шею.

— О, какой ты все же искренний! Тебе очень горько, да?

— Дети на нас смотрят, с каштана…

— Не понимаю я тебя… Вы, токийцы, все ужасно сложные. У вас суета кругом, потому вы и разбрасываетесь.

— Да, верно, я весь какой-то разбросанный…

— Смотри, жизнь свою разбросаешь! Ну что, пойдем на могилу взглянуть?

— Даже и не знаю.

— Вот видишь! Тебе вовсе и не хотелось посмотреть на эту могилу.

— Да ты же сама колеблешься.

— Ну и что из того! Я ведь ни разу еще там не была. Правда, ни разу. Нехорошо перед учительницей, они ведь теперь рядом лежат. И теперь это уже будет чистым притворством.

— Ты сама сложная, куда сложнее меня.

— Почему? С живыми не могла разобраться, но уж с мертвыми-то разберусь.

Сквозь криптомериевую рощу, где тишина, казалось, вот-вот закапает ледяными каплями, они вышли к подножию лыжного склона и пошли вдоль железнодорожных путей. Кладбище находилось в уголочке возвышенности, разделявшей поля. Здесь, на этой меже, было всего несколько каменных могильных плит и стояла фигура Бодисатвы — покровителя детей и путников. Вокруг — пусто, голо. Ни одного цветочка.

И вдруг в тени деревьев за статуей Бодисатвы мелькнула фигура Йоко. Лицо у нее было, как всегда, застывшее, серьезное, похожее на маску. Но глаза горели, и она пронзила их этими горящими глазами. Неловко поклонившись, Симамура замер на месте.

А Комако сказала:

— В какую рань ты, Йоко-сан! А я к парикмахерше…

И тут же и она, и Симамура съежились, как от внезапно налетевшего свистящего, беспросветно-черного урагана.

Совсем рядом с ними оглушительно прогрохотал товарный состав.

И вдруг сквозь тяжелый скрежещущий грохот прорвался крик: «Сестра-а!» Юноша в дверях черного товарного вагона размахивал фуражкой.

— Саитиро!.. Саитиро!.. — крикнула Йоко.

Ее голос… Тот самый, который окликнул начальника на заснеженной сигнальной станции. До боли прекрасный голос, который, казалось, взывал к человеку, не способному его услышать.

Когда товарный состав прошел, они с поразительной отчетливостью увидели цветущее гречишное поле по ту сторону путей. Словно с их глаз спала пелена. Цветы, сплошь цветы над красноватыми стеблями.

Встреча с Йоко была для них настолько неожиданной, что они даже не заметили приближающего поезда, но товарный состав будто стер то, что, казалось, вот-вот должно было возникнуть между ними тремя.

И сейчас, казалось, остался не стук колес, а отзвук голоса Йоко, который все не замирал и возвращался откуда-то, как эхо кристально чистой любви.

Йоко провожала глазами поезд.

— Может, мне пойти на станцию? Ведь в поезде мой младший брат…

— Но поезд не станет ждать тебя на станции.

— Пожалуй…

— Ты ведь знаешь, я не хожу на могилу Юкио-сан.

Йоко кивнула и, чуть поколебавшись, присела на корточки перед могилой. Молитвенно сложила ладони.

Комако продолжала стоять.

Симамура отвел глаза, посмотрел на Бодисатву. Трехликий — все лики у него были длинные, вытянутые — держал у груди молитвенно сложенные руки. Но кроме одной пары рук у него с боков было еще по паре.

— Я иду прическу делать, — бросила Комако и пошла в сторону деревни по тропинке, тянувшейся на меже.

У обочины тропинки, по которой они шли, крестьяне вязали хаттэ. Так на местном диалекте называют рисовые снопы. Их вешают для просушки на деревянные и бамбуковые жерди, перекинутые с одного дерева на другое.

Несколько рядов таких подвешенных к жердям снопов походят на ширму.

Девушка в горных хакама, изогнув бедра, бросала сноп вверх, мужчина, высоко на дереве, ловко подхватывал его, разрыхлял, как бы расчесывая, и насаживал на жердь. Привычные, ловкие, ритмичные движения повторялись с автоматической монотонностью.

Комако покачала на ладони свисавшие с хаттэ колосья, словно взвешивая нечто драгоценное.

— Урожай-то какой! Прикоснуться к таким колосьям — и то приятно.

Глаза у нее чуть-чуть сузились, должно быть, прикосновение к колосьям действительно доставляло ей удовольствие. Низко над ее головой пролетела стайка воробьев.

На стене висело объявление: «Соглашение по поденной оплате рабочих на посадке риса — девяносто сэн в день с питанием. Женщины-работницы получают шестьдесят процентов указанной суммы».