Снежная страна

Такая пылкая привязанность, какую проявляет Комако, вряд ли будет длиться долго. Вот и креп тоже ведь изнашивается… Пусть эта ткань – произведение своеобразного искусства, пусть она долговечна – ее ведь можно носить пять-десять лет, а при бережном обращении и более, но и она постепенно приходит в негодность. А у любви нет и таких сроков, недолговечна она, любовь, ее век куда короче… И вдруг перед глазами Симамуры предстала другая Комако, Комако, родившая сына от какого-то другого человека. Симамура вздрогнул и огляделся. И подумал, что устал он, очень устал.

Он так долго был здесь, что, казалось, забыл о семье. Забыл, что рано или поздно ему придется к ней вернуться. Конечно, он мог уехать, мог расстаться с Комако, но у него уже вошло в привычку ждать ее прихода. Очевидно, в этой привычке и было все дело. И чем неудержимее, чем исступленнее стремилась к нему Комако, тем больше он изводился от собственного оцепенения, словно он лишь наблюдал за ней с какой-то звериной жестокостью, с хищной безжалостностью. Симамура не мог понять, почему она его так любит, почему стремится раствориться в нем, войти в его душу. Но она входила, растворялась, проникала вся целиком, а он ведь, кажется, абсолютно ничего не давал ей, ничем не мог с ней поделиться. Симамура даже слышал глухой звук, словно Комако все время бьется о деревянную стену. И еще было у него такое ощущение, будто он весь, до самого сердца, засыпан снегом. Но разве женщина в силах вечно выносить такой эгоизм?.. И Симамуре казалось, что, уехав отсюда, он уже больше не осмелится заявиться на эти источники.

Симамура облокотился о хибати, который обдал его своим свистом, словно возвещал о наступлении снежной поры. Это свистел, как ветер в соснах, старинный чугунный, сработанный в Киото чайник, стоявший на хибати. Его принес в номер Симамуры хозяин гостиницы. Чайник был искусно инкрустирован серебряными птицами и цветами. Свист у чайника был двух оттенков – ближний и дальний свист ветра в соснах, но за дальним чудился еще какой-то тонкий звук, словно где-то не переставая звенел крохотный колокольчик. Симамура, приблизив ухо к хибати, вслушался в переливы этого колокольчика. И вдруг там, в неведомой дали, наполненной дробным звоном, он увидел маленькие ножки, шагавшие мелкими шажками в одном ритме с колокольчиком, – ножки Комако. Симамура испугался и подумал, что пора ему уезжать.

И тогда у него возникло решение объехать места, где производится креп. Эта поездка, думалось ему, послужит толчком, чтобы окончательно распрощаться с горячими источниками.

Но он не знал, какой из городов, стоявших в низовьях реки, выбрать. В большой город, центр текстильной промышленности, ехать не хотелось. Он специально сошел на глухой, пустынной станции и сразу попал на главную улицу, типичную для старинных городков, располагавшихся у почтового тракта.

Крыши домов, выступая далеко вперед, нависали над улицей. По краям они поддерживались столбами, выстроившимися в ряд вдоль дороги. Это походило на танасита, как в свое время в Эдо называли такие крыши, но здесь эти крыши издавна именовали просто навесом. В снежные месяцы под навесами ходили, как по крытой улице.

По одной стороне дороги навесы были во всех домах. Они, не прерываясь, тянулись от одного дома к другому, и снег с крыш можно было сбрасывать только на середину улицы. Сброшенный снег обычно отгребали в одну сторону, и там образовывался высоченный вал. Кое-где в этих снежных валах приходилось прорывать траншеи, чтобы с одной стороны улицы перейти на другую. У местных жителей, кажется, даже было такое выражение: «Нырять в сугробы».

В деревне на горячих источниках, где жила Комако, хоть и находившейся так же, как и этот город, в снежном краю, навесные крыши соседних домов не соприкасались. Сплошные навесы Симамура увидел впервые здесь, они были ему в диковинку, и он прошелся под ними. Под навесами царил полумрак, некоторые столбы, поддерживавшие крыши, покосились и прогнили у основания. Симамура шел, и ему казалось, что он заглядывает внутрь домов, в их сумеречное уныние, веками погребенное под снегом.

Жизнь ткачих, из года в год отдававших все свои силы работе, из года в год натруживавших свои искусные руки, была отнюдь не такой приятной и светлой, как произведение их рук – креп. В старинных книгах, рассказывающих о производстве крепа, приводятся тексты танского поэта Цзоу Тао-юй, писавшего о тяжком труде ткачих. Не было ни одного дома, говорилось в книгах, где бы держали наемную ткачиху, ибо для того, чтобы соткать штуку крепа, требовалось очень много времени и труда, и держать работницу было невыгодно.