Снежное колдовство

Колебания магии искажений вспарывают пространство, но в этот момент Шарлотта бросается между нами и встает спиной ко мне.

— Нет! — говорит она так жестко и резко, что я даже готов взять свои слова про ее кроткость назад. Похоже, я и правда погорячился, потому что «его девочка» на миг оглядывается на меня, и глаза ее сверкают так, что волны растекающейся от меня магии кажутся всего лишь жалкими ниточками. Впрочем, на меня она смотрит недолго, снова поворачивается к мужу.

Чтобы заслужить хищный прищур.

— Шарлотта, возвращайся к себе. Это мужской разговор.

— Нет.

— Шарлотта.

— Я сказала: нет. Мы уходим.

Она шагает к нему, и на лице Эльгера проступает что-то темное. Впрочем, оно тут же стирается, уступая место его привычному выражению.

— Хорошо, Шарлотта, — произносит он и протягивает ей руку. — Пойдем.

Они скрываются, и я напоследок успеваю заработать взгляд, говорящий о том, что разговор не окончен. Тем не менее, когда я остаюсь один, меня начинает шатать еще сильнее. Я шагаю из анфилады в зал — что могло бы быть в этом зале? Подозреваю, что что угодно, замок воссоздали из развалин, и вряд ли здесь осталось что-то со времен графа и графини де Ларне, отца и матери Анри.

Тем не менее я представляю, как они шли здесь, сквозь эту залу — под мраморными сводами, и свет лился сквозь высокие (сейчас занавешенные) окна. Скользил по плитке, расцвечивал гобелены, и родители де Ларне задерживались, чтобы обменяться перед выходом словами любви. Мои родители не задерживались. Мои мать и отец не были счастливы, и временами я ненавидел отца за то, как он к ней относится. Сегодня что-то похожее я увидел в глазах Дарена.

Неужели мы обречены повторять ошибки наших родителей?!

Я шагаю в анфиладу, откуда пришел, но мне в лицо снова летят слова Луизы: «Я требую развода!»

И я останавливаюсь.

Перед глазами темнеет.

Последней осознанной мыслью становится мысль, что я снова потерял самое дорогое. Женщину, которую люблю больше жизни.

Глава 9

Шарлотта

Судя по тому, что Эрик молчит, а главное, по тому, как он молчит — так, что воздух вокруг нас почти искрится зелеными звездами магии искажений, он в бешенстве. Мне хочется верить в то, что это из-за меня, точнее, в то, что это из-за того, что осмелилась встать у него на пути и не позволить сцепиться с де Мортеном, но скорее всего, это из-за того, что мы вынуждены были уйти.

Уйти, потому что там, внизу, она.

Его бесконечно, безгранично недосягаемая Тереза.

Словно в подтверждение моих мыслей, он сворачивает в сторону лестницы, и огни электрических свечей остаются за нашими спинами, в галерее.

— Куда мы идем? — спрашиваю я и пытаюсь остановиться, но у меня не получается.

Он не просто не замедляет шаг, он его ускоряет: так, что теперь я почти вынуждена бежать следом за ним.

— Возвращаемся к остальным. — Голос спокойный и ровный. — Это неприлично, Шарлотта. Мы ушли уже слишком давно.

Неприлично?!

— Это ты говоришь мне о приличиях?! — Мой голос срывается, и получается слишком громко.

Эрик не останавливается. И не отвечает.

— Почему ты молчишь?!

— Потому что сейчас мне лучше молчать, Шарлотта. И поверь, нам действительно лучше вернуться к остальным.

Он первым шагает на ступеньки, и мне полагается положить ладонь на лакированное дерево перил, но я резко отдергиваю руку, и так же резко убираю ту, что лежит на сгибе его локтя.

— Нет! Я не пойду.

— Шарлотта. — Эрик поворачивается ко мне. — Верни руку на место, и мы немедленно спустимся в общую гостиную.

— Нет, — повторяю я. — Можешь спускаться туда один. Я возвращаюсь к себе!

Не дожидаясь ответа, резко разворачиваюсь и бросаюсь в сторону галереи, откуда мы только что пришли. Сердце громыхает в ушах, я только каким-то немыслимым чудом не путаюсь в юбках, зато мысли путаются. Разбегаются, расплываются, ускользают. При воспоминаниях о том, что было изображено на тех картинах, к щекам сначала приливает кровь, а потом на глаза наворачиваются слезы.

Меня он никогда не рисовал… так!

Такой…

За исключением одного-единственного раза.

Эрик догоняет настолько внезапно, что когда его рука ложится на талию, а меня разворачивают лицом к себе, из груди выбивает весь воздух и становится нечем дышать. Я упираюсь ладонями ему в грудь, пытаюсь отстраниться, а когда открываю рот, чтобы сказать, что меня нужно оставить в покое, меня сковывает по рукам и ногам. Это заклинание он применял ко мне лишь однажды: в доме, который стал для него временным пристанищем в Лигенбурге.

Временным!

Этот огромный дом.

Между тем как он снова и снова возвращался туда, где первое время жили Анри с Терезой, а из подвала их дома он устроил какой-то извращенно-чувственный алтарь. Я бы и хотела колотить руками по его груди, но не получится: я не могу шевелиться. Не могу даже говорить, и все, что мне остается — мысленно биться в невидимых путах. Он никогда не учил меня обходить заклинания такого рода. Действительно, зачем оно мне? Моя магия жизни — магия созидающая, а рядом с ним мне некого было бояться.