Снежные люди

Не вытерпела душа Хажи-Бекира: распахнул настежь, ворота («Пусть корова идет куда хочет, хоть к шайтану!») и решительно зашагал к сакле Адама. В проулках, где шел могильщик, с воплями разлетались испуганные куры, собаки поджимали хвосты и прятались по укромным местам, словно бы понимая, что недоброе сейчас настроение у Хажи-Бекира и лучше с ним не связываться. Возмущенный, разгневанный не меньше, чем вчера, когда обварил горло, могильщик ворвался в саклю не постучав. Здесь была только Хева: сидела у очага и готовила обед. Хажи-Бекир был поражен ее спокойствием, непринужденностью: что-то остро кольнуло его в сердце.

— Ты что делаешь? — рявкнул он.

— Разве не видишь: готовлю обед, — равнодушно отозвалась Хева.

— Что ты говоришь?! Какой обед? Ты должна вернуться домой! — закричал Хажи-Бекир.

— Как же я могу вернуться, если он не сказал тех слов?

— Как не сказал?

— Очень просто, не сказал — и все.

— А где он? — Негодованию Хажи-Бекира не было предела; только теперь его осенила догадка, что дело оборачивается очень скверно. — Где он?

— Кто?

— Твой муж. Да что я: какой он тебе муж? Горбун писклявый. Где он, спрашиваю?

— Ты всегда говорил: жене незачем знать, где ее муж и что он делает. Я не слежу за мужем.

— Одумайся! Какая ты ему жена?!

— Ты же сам выдал меня за него замуж. Разве я этого хотела? Ты же уговаривал… А он не хочет теперь произносить те слова.

— Не хочет?!

Это было уж слишком.

— Да. Зачем, говорит, я стану повторять такую бессмыслицу: разве я попугай?.. А знаешь, Хажи-Бекир, он мне говорил такие добрые, такие хорошие слова: ты таких и не знаешь! Радовался, как ребенок. «Только теперь, — сказал, — я стал человеком. И не хочу расставаться с тобой, Хева!»

— Так и сказал?!

— Так и сказал…

— Чтоб его сожрал каптар! Проклятый! Мы же договорились…

— С каптаром?!

— Хуже: с твоим горбуном… Налила б ему такого горячего супа, как мне, — небось запел бы другое.

— Но я хуже сделала. Перепутала и положила в чай соли вместо сахара, — простодушно рассмеялась Хева.

— А он?

— Выпил! И глазом не моргнул. Сказал, что вкусно.

— Мер-рзавец! Ну, доберусь я до него… А ты сейчас же ступай домой.

— Как это — домой?

— Я тебе говорю: сейчас же отправляйся домой!

— Да я же не могу! Ведь он не сказал тех слов… Сам же знаешь.

Возразить было нечего: Хева не могла уйти просто потому, что ей захотелось уйти… Хажи-Бекир исколотил бы, как он думал, «эту бесчувственную скотину Хеву», но не смел и пальцем коснуться чужой жены. Шариат строг! И могильщик бесился от своего бессилия. Теперь он в бешенстве ругал даже самого себя, хотя еще недавно это показалось бы Хажи-Бекиру почти богохульством. «Вот и доверяй людям! — думал он. — Какая разница — человек, шайтан, каптар, мулла, парикмахер!»

В дикой ярости выбежал Хажи-Бекир из сакли.

Карабкаясь по узкой дорожке, сложенной из шатких каменных плит, перепрыгивая через грязные лужи и канавки, по которым течет мутный ручей, уносящий весь мусор и нечистоты аула, Хажи-Бекир, будто на крыльях, летел к сельской парикмахерской.

В полутемной комнате под сельмагом Адам в заплатанном белом халате сбривал щетину сельскому охотнику Кара-Хартуму и рассказывал какую-то забавную историю, отчего Кара-Хартум едва не валился со стула. Хохотали и те, что сидели поодаль на скамейке и ждали своей очереди: секретарь сельсовета Искендер, Одноглазый Раджаб, почтенный Али-Хужа и другие. А на площади у магазина, на току, колхозницы складывали снопы ячменя, которые на арбах привозили с поля мужчины.

— Осторожно, осторожно смейся, дорогой Кара-Хартум, — говорил Адам. — Жаль будет, если на таком гладком лице останется след моей бритвы.

— Ну, ну, а дальше? А дальше что? — лепетал, захлебываясь смехом, охотник.

— А дальше…

Но тут Адам обернулся на шум и застыл с раскрытой бритвой в руке, побледнел. И все, кто был здесь, повернулись к сельскому могильщику, который в этот миг и впрямь был похож на ужасного Азраила, ангела смерти.

— А дальше… — еще прошептал парикмахер помертвевшими губами.

Стараясь сдержать гнев и казаться спокойным, могильщик приветствовал уважаемых людей аула. И парикмахер приободрился.

— О, здравствуй, дорогой Хажи-Бекир! — воскликнул Адам. — Садись, садись… Как спал, что во сне видел? Наверное, все покойники снятся, а?

— Н-да! Особенно один.

— Кто же это, а?

— Ты, горбун, ты! — Хажи-Бекир сгреб Адама за ворот и оторвал от пола.

— Я ж, слава аллаху, не покойник… — просипел парикмахер. — Пусти!

— Но будешь! И скоро, если сейчас же не пойдешь со мной к своей жене… Тьфу! К моей жене… и не скажешь тех слов! Понял?

— Ну, нет: она моя жена!

— Врешь, моя!

— А если твоя, так для чего говорить те слова?!

Могильщик растерялся: в самом деле, зачем?

— Ну, допустим, твоя.

— Сам признал: она моя жена! А теперь опусти меня на пол, я не привык к невесомости… Вот так лучше.

— Да, да, друзья, — вмешался Кара-Хартум, — рукам воли не давайте. А языком, пожалуйста, хоть мир переворачивайте! Сначала, дорогой ты наш Хажи-Бекир, следовало бы объяснить, в чем дело. О чем спор?

— Кара-Хартум прав, — сказал Али-Хужа, — раз уж мы оказались свидетелями…