Снежные псы

Перец склонился над Ларой и стал ее обыскивать. Быстро, но бережно. С любовью. Ага, трудно представить, что человека можно обыскивать с любовью, но, оказывается, можно. Обязательно расскажу эту историю Тытырину, пусть изложит ее в стихах или в прозе. Мне даже захотелось сфотографировать сцену, но это было бы слишком жестоко.

Лара, кстати, сопротивлялась. Но вяло, лениво. После резиновой пули так всегда: кажется, что все отваливается, а в башке все в разные стороны колышется. Ничего, быстро проходит.

— Лар, отдай… — снова попросил Перец. Видимо, не нашел ничего.

— Нет!!! — закричала Лара.

Я и не сомневался, что она ничего не выдаст добровольно. Поэтому взвел курки. Вряд ли, впрочем, ее можно было запугать, но надо же было что-то делать?

— Стой! — Перец махнул на меня рукой. — Хватит… Отдай!

— Нет!

— Нет! Нет! Нет!

И тогда Перец ударил.

Ну вот, подумал я, зачем меня было тащить, если сам справляется? Только зря меня беспокоил.

Оплеуха получилась знатной. Звонкой. От души. Это особое умение влупить оплеуху, чтобы синяков не осталось, а впечатляло. Браво, Перец, возьму у тебя пару уроков!

И тут герой, который кинулся на меня с кулачками, попытался вскочить. Перец кивнул ушами, я шагнул к врагу и приложил его рукояткой револьвера за ухо. Тот свалился обратно на пол.

Лара, кажется, укусила Перца за ногу. Часто его в последнее время кусают. Он тряхнул ее хорошенько, по полу что-то покатилось с каменным звуком.

— Уходим! — сказал Перец. — Я начинаю!

Обратный путь мало отличался. То же жидкое стекло, те же тошнотворные ощущения. К тому же на сей раз Перец промазал, и вернулись мы не на мост, а в снег. В глубокий и холодный снег.

Глава 9 Холмистый Край

Главным ощущением от Страны Мечты был голод. Гобзиков вообще-то к голоду был привычен, однако не в таких масштабах. За последнюю неделю Гобзиков изрядно похудел, так что даже спать стало неприятно — то коленки непривычно стукались, то спина от худости болела. А на животе спать было неудобно, даже если солому под спальник подкладывать.

Он вспомнил Лицей, вспомнил мягкие диванчики в коридорах, вспомнил буфет и пирожки с капустой, и живот, конечно, заныл. Тогда Гобзиков в очередной раз себя обругал. Сколько раз уже за последние дни зарекался не вспоминать о еде — не получалось. Как не вспоминать, когда есть хочется все время? А вообще Гобзиков дал себе клятву по двум пунктам: во-первых, не вспоминать, во-вторых, не жалеть. Он хотел сюда, и он попал сюда. Все.

Прежде чем уснуть, Гобзиков ворочался, наверное, час.

А Лара спала спокойно. И вообще была спокойна.

На следующий день они шагали куда-то, Гобзиков не мог понять куда, потому что все время тянулось поле, и кроме этого поля ничего не было. Гобзикову было немного не по себе. Но не от бескрайнего простора, а от другого. Страшно жить в мире, в котором твоя судьба зависит только от тебя самого. Вот Гобзиков и напрягался.

А Лара, напротив, была в себе очень уверена. Гобзикову она сразу сказала, что тот может быть свободен, то есть идти куда хочет и реализовываться как хочет, а у нее есть одно дело. Причем неотложное. Гобзиков сказал, что он пока еще не придумал, куда ему идти, поэтому пока пойдет с Ларой. И Лара ответила, что помощник ей пригодится, поскольку дело предстоит трудное.

— Чрезвычайно трудное, — повторила она.

— Угу, — промычал Гобзиков.

— Опасное. Не исключено, что очень.

Гобзиков кивнул.

— Потом не говори, что я тебя не предупреждала.

— Я хочу помочь…

— Помочь? Пожалуй, ты можешь мне помочь… Да, ты даже очень сможешь мне помочь!

Гобзиков кивнул еще несколько раз.

— А брат? — улыбнулась Лара.

Гобзикову стало стыдно.

— Брат подождет, — ответил он.

Тогда Лара промолчала, но в тот же вечер спросила:

— Скажи, Егор, а зачем ты все-таки захотел сюда попасть?

Теперь не ответил Гобзиков. Не хотелось ныть перед девчонкой, вдаваться в подробности.

— А все-таки? — не отставала Лара. — Зачем?

Тогда Гобзиков ответил:

— Я не туда, я оттуда.

Это было правдой.

Ему не очень хотелось вспоминать про то, как в восемь лет он выучился пришивать пуговицы, штопать носки и варить картошку. Про то, как мать ни разу не спросила его, нравится ли ему учиться в Лицее. (Потому что она сделала слишком много для того, чтобы сын учился в Лицее, и он должен это ценить.) Про то, как все свои редкие выходные мать сидела на табуретке и смотрела в окно. Будто кого-то ждала.

Гобзикова всегда интересовало, кого она все-таки ждала. Ему казалось, что отца. Об отце в их семье не говорилось, и так было всегда. Считалось, что его нет. А однажды он услышал, как мать разговаривала на кухне со своей приятельницей, и узнал, что отец его был сумасшедшим и всюду вбивал гвозди.

История с гвоздями его весьма удручила. И даже испугала — в последнее время Гобзиков замечал ту же привычку и за матерью, она тоже бессмысленно вбивала гвозди. Это было страшно.