Снежные псы

— Да нет, я же тупой, такого не могу сочинить, это так…

— Не обижайся. — Она мне руку на плечо положила вдруг.

А я и не обиделся. Солдат на ребенка не обижается. На ребенка, на женщину, бородулю, умственно отсталого баяниста… Да он вообще ни на кого не обижается.

— Просто очень похоже, — сказала она. — Ты так пишешь…

Спросит или не спросит?

Не спрашивала. Забавно. Но я видел, что ей хочется спросить. Видно же, когда человек мается.

Но сам я ей ничего не скажу. Пусть страдает. Все страдают, она тоже.

— На что похоже? — нахмурился я.

— Ну, на стиль такой… с канцеляризмами. — Не сказала, что на Перца. — Гоголь так писал.

— Спасибо за комплимент. Гоголь хороший был писатель, «Вия» написал.

Лара снова принялась на меня пялиться.

— Надо начинать, — продолжал я свое. — Начинать работать по списку. Только вот не знаю, как приступиться. Не посоветуешь?

— Что?

— Ну как что? Что предпринять. Попасть мы туда, в тот мир, без Перца не можем, а Ван Холла не остановить…

Это я с провокативными целями сказал. В смысле спросит — не спросит, почему без Перца. Не спросила. Нервы крепкие.

— И все-таки… — Лара смотрела мимо меня. — Все-таки лучше вернуться…

Я приложил палец к губам.

— Что опять?

Шагнул к ней, взял за руку.

— Эй! — испугалась. — Чего с тобой опять?

Но я уже тащил ее.

— Куда мы… Куда ты меня тащишь?

— Вон в те заросли, — указал я. — В шиповник.

— В какой еще шиповник? Зачем?

— Нужно. — Я увеличил тягловые усилия.

А она принялась слегка упираться. Я не удержался.

— Сударыня, вы волнуетесь совершенно зря, я не испытываю по отношению к вам никаких матримониальных перспектив, можете не надеяться. Видите ли, мое сердце уже отдано Алисе Ступоходовой, и мы с ней собирались обвенчаться в скромной сельской церквушке…

— Чего? — одуревше спросила Лара.

— В сельской церквушке обвенчаться, а потом на перекладных в Биарриц рвануть. С колокольчиками, с бубенцами… Там нас ждет моя мать — милая старушка, между прочим, столбовая дворянка, — она благословит нас. И мы будем жить долго и счастливо на побережье. Детей у нас будет пять. Моя мать будет воспитывать их в духе послушания и любви…

— Какая еще мать?

— Мать-моржиха.

— А, гонишь… — догадалась Лара.

Я шагнул в шиповник, проложил себе путь грудью, как рыцарь, Лара волоклась за мной. Через триста метров шиповника мы оказались на проплешине, поросшей коротенькой аккуратной травой. Здесь перекатывался маленький ручеек, а рядом с ручейком, в самом центре полянки, стоял железный ящик с просверленными дырками размером в палец.

Лара как тот ящик увидела, так сразу и остановилась, будто в глине застряла. И меня остановила — схватила за руку крепко. Руки у нее сильные. Сколько раз замечал — руки у девчонок тощие, никаких мышц вроде нет, а как ладошку сожмут, так мало не покажется. В девчонках сила какого-то другого рода, внутренняя, что ли…

— Это что? — спросила она. — Что это?

— А ты не чувствуешь?

Лара не ответила.

— Странно, — удивился я. — Странно… После фокуса с медведями… Ты что, правда не чувствуешь?

Она смотрела на железный ящик. Правой рукой ухватилась за шиповниковый куст.

— Сюрпризец тебе, — усмехнулся я, — ко дню рождения. У тебя когда день рождения? Так это от меня подарок. Кстати, ты бы перестала ломать зеленые насаждения, а? К тому же вредно для здоровья.

Лара бросила куст, поглядела на свою руку. И я тоже посмотрел на руку. На свою.

— Ты лучше там постой, — сказал я, — поодаль. Минуточку…

Приблизился к ящику, открыл замок, сбив его ботинком. Объявил:

— Дамы и господа! Сейчас вам будет явлено величайшее чудо природы! И даже больше — чудо Вселенной! Внимание! Внимание! Вот и он — воин зла! Валькирия, кровь войны, бестия морталес! Любуйтесь! За просмотр полтора доллара, для детей и слабоумных пятьдесят центов! Проходите, сударыня, не стесняйтесь!

После чего пнул по ящику и отпрыгнул в сторону.

Он был черным. Как уголь. Чернее даже. Размером с кошку. Лапы, худое и острое тело, хвост с блестящим железным шипом. Он медленно выполз и огляделся. Чем-то действительно похож на птеродактиля. Крылья не развитые, как игрушечные. Засохшие лоскутки черной кожи вокруг пасти. Красные глаза. На зеленой траве — как клякса. Клякса, вытекшая из черной дыры. Сидел, только глаза поблескивали. И толстый металлический прут вокруг шеи. К пруту приварена цепь, уходящая в ящик.

Ошейник сорвал пока еще нежную кожу, по шее сочилась кровь. Лара шагнула к нему.

— Не стоит, — остановил ее я, — подходить ближе. Он… неспокойный.

Но Лара не послушалась. Черный не пошевелился.

Из-за кустов послышалось обеспокоенное фырканье. Щек, определил я. Страшно ему. Они все его боятся. Никогда не думал, что горын может чего-то бояться. Да и было бы кого — малявка, сапогом можно раздавить. А они боятся. Смертельно. Скольких сил мне стоило погрузить ящик на Хорива! Он бегал от меня, как овца, пришлось орать, пришлось мне его даже по морде… Для вразумления.

Зверь смотрел на нас исподлобья. Не мигал, зрачки неподвижные.

За шиповником снова фыркнули. Заорал Ляжка. Наверное, его прищемили как-то там.

— Как… — Лара присела перед ним. — Как его зовут?