Снежные псы

Кроме орудий пыток на столе скучали и наши вещички — пишущая машинка, ремни, узорчатая фляжка Тытырина, мой фотоаппарат. Видимо, в качестве вещественных доказательств нашей преступной деятельности. Там же лежали и несколько экземпляров «Шагреневого пути», это сразу заметил Снегирь:

— Вижу, ты, Тытырин, читаешь мою книжку? — Он указал на стол. — Нравится? Что скажешь?

Тытырин пожал плечами. Затем выдал:

— Знаешь, Снегирь, я могу сказать про твою книжку только одно: чертовски мягкая бумажка.

И захохотал.

Снегирь скрипнул зубами, шагнул к нам со своей дубиной.

— Слабое сочинение, — Тытырин поглядел на дубину, — хотя удачные места встречаются.

— Встречаются, говоришь… — Снегирь перекинул оружие из руки в руку.

Видимо звучали отголоски давнишнего творческого спора, свидетелем начала которого я, увы — или к счастью? — не был.

— Мягкая бумажка, говоришь…

Снегирь стукнул битой, гвозди вошли в стол.

Тытырин промолчал. А я уж подумал, что сейчас мне придется провернуть свой болезненный трюк — сдвинуть большие пальцы, освободиться от гнилых веревок и вступить в неравный бой.

Но не пришлось.

Снегирь с сожалением положил биту и спрятал «Шагреневый трактор» в карман. С такой нежностью и бережностью, что мне даже жалко стало. И его, и книжицу его бестолковую. Неудачных детей любят сильнее. Все, стану художником. Устал. Утоплю Берту и Дырокол в проруби, уйду в художники, буду как Ван Гог. Что за жизнь такая! То куда-то зашвыривают, то куда-то сажают… Все, надо заканчивать со всем этим. Хочу в теплые горы, хочу сидеть у костерка, вдыхать аромат бобов с томатом. Как болит рука, убить кого-нибудь хочется…

Будем надеяться, что у Ариэлль нервы выдержат и она не сунется раньше времени. Я насчет кобольдов ее обманул тогда — кобольдов в Деспотате, конечно, нет, слишком опасно их тут держать. Они где-то далеко, в каких-то секретных загонах. А поскольку Застенкера поблизости нет, то это значит, что он, вполне возможно, отправился за ними. Кобольды у Застенкера наверняка остались, хотя мы их немного (а может, и много) пожгли в снегах.

— Мягкая, — подтвердил Тытырин. — Такую в Финляндии делают. Мягкая, практически шелковая. Наверное, дорогая.

— А я уж думал, ты оскорбить меня хочешь.

— Ну что ты! — Тытырин брякнул цепями. — Мы же с тобой старые друзья, сколько вместе пережили…

— Да, уж, пережили… — Снегирь поднял фляжку. — Что у тебя в посуде?

— Да так, роса небесная, — ответил Тытырин.

— Роса? — Снегирь с сомнением поболтал фляжку. — Не похоже на росу. Наверное, какая-то…

Дверь сдвинулась, и в комнату протиснулся Ямомото. Он мне сразу не понравился. Еще тогда не понравился, когда пытался зарубить меня своей тупой шпалой. Давно это было, год назад. И у ворот тоже не понравился — мне показалось, что стал он только хуже.

А сейчас не понравился еще больше, чем раньше. Потому, что сейчас гад нацепил поверх своего кимоно, сшитого из занавесок, пояс с моими револьверами. Осквернил Берту и Дырокол своими прикосновениями.

И пахло от него гнилыми груздями. Интересно, откуда я знаю запах гнилых груздей?

И рожа у него…

Такая рожа могла быть у человека, который втихаря сочиняет рассказы с названиями «Доблесть ниндзей», «Король ушу», «Тигры Южного Шаолиня», а потом, сочинив таких рассказов с дюжину, пишет хайку:

Много, много славы

Снискал самурай в честном бою.

Стопталися верные гэта.

И пахнет от него гнилыми груздями, гнилыми груздями, гнилыми груздями…

Ямомото приблизился ко мне. Уставился в глаза с утробным рычанием. Так, по его мнению, наверное, рычали настоящие самураи по случаю и без случая.

— Где-то я тебя видел… — сказал он. — Мы встречались?

— Встречались, встречались, — подтвердил я. — Я тогда тебе, Мотояма, по харе настучал. Или позабыл?

Ямомото снова зарычал и схватился за меч. Типа сейчас зарубит меня насмерть, последний самурай.

— Шеф хотел с ними сначала побеседовать, — напомнил Снегирь.

Шеф, это, видимо, Застенкер. Ямомото спрятал меч в ножны и отвернулся.

— А я тогда тебе хорошо задал, — продолжал я. — Ты еще умолял оставить твою никчемную жизнь, говорил, что у тебя родовая травма…

Ямомото снова промычал. И, чтобы не впасть в соблазн смертоубийства, повернулся к Снегирю.

— Что тут у тебя? — спросил он.

— Что у меня?

— Да, что у тебя. Что спер?

Ямомото приблизился к Снегирю и ткнул его рукоятью меча в пузо. Снегирь вздрогнул, уронил фляжку. Интересно, что все-таки Тытырин держит в ней?

— Ну?! — ярился Ямомото.

— Это яд, — сразу же ответил Тытырин. — Яд от кровососущих, которые живут… на мне…

— Эликсир какой-нибудь, наверное. — Ямомото понюхал горлышко, не открывая фляжку.

— Нет, не эликсир. Яд! — попытался остановить его Тытырин.

— Эликсир. — Ямомото мощно пошевелил ноздрями. — Я эликсиры за парсек чую. Небось силу увеличивает. Или скорость. Или ум.

Слово «парсек» из его уст меня удивило.

— Мотояма, а ты хоть знаешь, что такое парсек?

Ямомото опять скрежетнул зубами. И мечом тож скрежетнул. Но не ответил.

— Да ничего он не увеличивает… — загремел цепью Тытырин. — Яд это! От блох. Блох морить.

— Молчать!

Тытырин замолчал.