Снежные псы

Гобзиков не поверил. Не мог поверить. Казус «лыжной палки» случался с ним неоднократно, особенно в начальной школе. Как сотни своих сверстников, Гобзиков в детстве никак не мог поверить, что если в холодную погоду лизнешь что-нибудь железное, то прилипнешь с большой долей вероятности. И Гобзиков лизал. Знал, что прилипнет, но все равно лизал. Хрестоматийные лыжные палки, не менее хрестоматийные качели, дверные ручки и другие металлические предметы. Правда, у Гобзикова хватало ума не лизать внутренности морозильной камеры, как делали совсем уж экстремальные ребята.

Надо было срочно найти теплое помещение. Гобзиков огляделся. Площадь Юбилейная явно не была таким местом, и Гобзиков горько замычал. Потом попробовал отделить трубу еще раз. Та держалась крепко. Тогда Гобзиков попытался освободиться по-другому — решил разогреть мерзлую медь слюной.

Подобная тактика ситуацию только усугубила, слюна заполнила пространство вокруг рта, мгновенно замерзла и окончательно перекрыла доступ воздуха. Гобзиков попытался дышать через нос, но было ужасно больно, к тому же скоро нос тоже заполнился инеем.

Оставалось одно — дышать через трубу. И Гобзиков стал дышать так. С каждым вдохом труба пищала, как страдающая ожирением летучая мышь, а с каждым выдохом ревела, как раненый буйвол.

Гобзиков стоял посреди площади и дудел. Очень скоро оценил весь тонкий идиотизм ситуации — он стоял и дул в трубу напротив железного мальчика, который тоже дудел в трубу. Гобзикову стало смешно, он не смог удержаться, и труба закрякала издевательски.

Стоять напротив железного мальчика надоело, Гобзиков развернулся, отправился в обход площади, с намерением выбрать какую-то улицу и углубляться в нее, дудя в дуду.

На четвертой по периметру остановился. «Ул. Гагарина», — прочитал он.

С минуту Гобзиков выбирал между Гагариным, Ломоносовым и каким-то Черновым с предыдущих улиц, но выбрал первого космонавта. Ломоносов был лысым, а Гобзиков лысых не любил, Чернова Гобзиков вообще не знал, а Гагарин человек великий, с этим только негр поспорит.

Улица как улица, не очень широкая, но, кажется, длинная, конца не видно. Гобзиков показал кулак железному трубадуру и двинул по улице имени настоящего русского героя.

Она практически ничем не выделялась, даже вывесок никаких, просто жилые дома. Гобзиков шагал и шагал, пару раз останавливался, чтобы послушать — нет ли кого, не идут ли по следу восемнадцать злоумышленников. Но злоумышленников не слышалось. И вообще было тихо, только жирный хруст снега из-под ног. Ну и еще рев трубы.

Прямо по курсу виднелся сугроб. Сначала Гобзиков внимания на него не обратил, а потом, сконцентрировав поверх трубы зрение, испугался. Это был труп — из сугроба торчала желтоватая белая шуба, а чуть ниже чумазые пятки черных валенок.

Гобзиков испугался. С настоящими трупами он встречался нечасто. Нет, если честно, то вообще не встречался.

Потом он заметил, что пятки большие, и подумал, что, скорее всего, это мужик. Какой-нибудь полярник или прочий мерзлотовед. И как любой настоящий полярник-мерзлотовед, он должен был курить — трубку, или папиросы, или даже самокрутки. А чтобы курить, ему надлежало иметь зажигалку или, на крайний случай, спички, с помощью которых Гобзиков рассчитывал разогреть трубу и тем самым освободиться. Правда, его немного смущала перспектива обыска усопшего, но ходить приклеенным к трубе хотелось еще меньше. Поэтому, собрав душевные силы, Гобзиков направился к мертвому сугробу.

Он подошел шагов на пятьдесят и остановился. Поскольку показалось ему, что правый валенок шевельнулся. Гобзиков попробовал проморгаться, однако не получилось. Нормально смотреть было можно только одним глазом, при попытке взглянуть двумя все расплывалось из-за дурацкой трубы.

Гобзиков решил всмотреться левым глазом, потому что правый у него видел несколько хуже. Видно было не очень хорошо, но Гобзиков разглядел, что валенки у мужика необычные, со специальными черными шипами — для препятствования скольжению. А подошвы обшиты блестящей черной кожей — для препятствования намоканию. Настоящие полярные валенки. Гобзиков подумал даже, что неплохо бы такие валенки снять, если они, конечно, не примерзли. Разумеется, это несколько смахивало на мародерство, но в полярных условиях щепетильностью стоило пренебречь.

Обрадовавшись, Гобзиков устремился к сугробу. Ускорил шаг, задышал быстрее. Из трубы вырывались хриплые звуки, Гобзиков спешил. Когда до сугроба оставалось метров десять, валенки пошевелились. Гобзиков обрадовался — полярник жив, а значит, у него есть шанс…

И тут Гобзиков понял, что это не валенки. И не шуба. И вообще не мужик.

Гобзиков услышал, как забилось сердце, почувствовал, как к горлу подступил ком, как задрожали колени.

Он почему-то задержал дыхание, а потом, когда дыхания скопилось слишком много, выдохнул. Труба рявкнула.

Пятки пошевелились снова. Гобзиков отпрыгнул в сторону, сделал несколько шагов и оказался с другой стороны сугроба.