Снежные зимы

    Каждому человеку — свое. И каждому поколению свое. И ничего нельзя зачеркнуть из того, что было. Дети должны учиться не только на наших героических делах, но и на ошибках прошлого, чтобы их не повторить. Истины общеизвестные, почти банальные. Их легко провозглашать. Но нелегко осуществить. Когда дети были маленькие, он изредка рассказывал им о своих партизанских делах, конечно, о самых героических. Они слушали с восторгом. Подросли — начали скептически улыбаться: не верили, что он такой герой. Видели обыкновенного человека, которому ничто человеческое не чуждо. А его обидело, что они равнодушны к его прошлому. Отдалился. Только теперь вот сблизился с дочкой, стал понимать. А сын далеко. Как найти путь к сыну? Что сделать, чтоб они поняли друг друга? Андрей Петрович все-таки спросил на прощанье:

   — Когда на работу? Значит, не знает. Ловил рыбу.

   — Не боишься, что я потребую, чтоб вернули на мое место?

   Андрей Петрович хмыкнул.

   — Не боюсь.

   — Знаешь, что не вернут? Или метишь выше?

   — Не знаю. И не мечу. Сам прошусь в институт.

   — В науку?

   — Зря я слепил глаза над диссертацией?

   — Модным стало — идти в науку.

   — Верное дело.

   — Это правда: дело верное. Да только наука что-то не сильнее. Особенно сельскохозяйственная.

   Андрей Петрович опять засмеялся.

   — Подожди. Покончили с волюнтаризмом — двинем науку.

   Уверенность — позавидуешь. А руководитель — посредственный. Для дела лучше будет, если он подастся в науку. Там только рекомендации дают, а здесь — приказы. И сколько среди них ненужных, невыполнимых! Жена сказала с укором:

   — Где ты шатался? Тебе звонили. От Петра Федоровича. Просит зайти. Завтра.

   — Я еду к Васе. Ночью. Симферопольским. Ольга Устиновна побелела.

   — Что случилось?

   — Ничего. Просто мне захотелось поговорить с сыном. Имею я право на такую прихоть?

   — Неправда.

   Увидел: Ольга подумала невесть что. В первый год она жила в страхе за здоровье и жизнь сына, пока не съездила к нему, не увидела — возмужавшего, бодрого.

   Иван Васильевич обнял жену за плечи.

   — Какая ты паникерша! Клянусь: это — моя фантазия! Ходил-ходил — и надумал. Встретил одного товарища с сыном. На рыбалку ездили.

   Она заглянула в глаза — поверила. Молча сжала руку — поблагодарила, что он думает о сыне и хочет повидаться с ним. Но и другое ее тревожило.

   — А как же там? — кивнула вверх.

   — Подождут. Обходились два года.

   — Ты недоволен разговором?

   — Предложили отдел… Я ответил: только на свое место.

   — Так оно необходимо тебе, это место?

   — Мне необходимо, чтобы некоторые поняли…

   — Опять воюешь? Боже мой!

   — Два года я ни с кем не воевал. Можно наконец позволить себе такую роскошь?

   — Тебе кажется, что не воевал. А сегодня приходила Милана. Жаловалась. Кто-то им сказал, что по твоему предложению горком назначил комиссию проверять институт. На что тебе еще задирать Будыку?

   — Почему это он так испугался комиссии? Обычная общественная группа госпартконтроля. Что-то же нам, пенсионерам, надо делать.

   Ольга Устиновна сказала неуверенно, осторожно:

   — Ваня, а может, погодить с поездкой? Тебя просят зайти, а ты… будто удираешь. Что подумают?

   — Я вольный пенсионер. У меня свои планы.

   — А все же… — Чувства ее раздваивались: так хотелось, чтоб муж поехал к сыну, но не меньше — чтоб он скорей вернулся на работу. Сейчас такая ситуация!

   — Я надоел тебе дома? — попытался пошутить Иван Васильевич.

   — Не надоел. Но я не могла не видеть, как тебе необходимо быть в коллективе, среди людей. И на любой должности. Зачем тебе чины?

   — Нет, мне нужен чин! Чтобы наиболее эффективно отдать свой опыт да и ту энергию, что накопил за два года отдыха.

   — Ты на любом месте умеешь работать.

   — Что-то тебя потянуло на комплименты. Собери чемодан.

   — А может, хотя бы завтра?

   — Оля, я не люблю отменять свои решения. Ты знаешь. У меня не часто возникало желание поговорить о сыном. К сожалению, не часто. К сожалению.

   — О чем ты хочешь с ним говорить?

   — Ни о чем. Просто так. О жизни. Может, ему будет легче служиться…

   У матери глаза наполнились слезами счастья.

   — …а мне воевать, как ты говоришь… с волюнтаристами. Слово-то какое! А?

   Глаза жены мигом высохли.

   — Ох, Иван, Иван! Когда ты угомонишься?

   — Когда накроют крышкой. Да и тогда еще буду пускать биотоки и не давать кому-нибудь спокойно спать.

    Появилась Лада из своей комнаты. Остановилась в дверях, взлохмаченная, хмурая, как всегда после того, как основательно посидит над квантовой теорией. Может быть, недовольная, что голоса родителей ей помешали.

   — Слышу, предки ведут ученую беседу. На современном уровне. О биотоках.

   Когда-то Иван Васильевич возмутился, услышав, как сын сказал вот так — «предки», а Лада через неделю повторила, конечно, неслучайно, это слово, и в ее устах оно прозвучало как шутка. Вспомнил это и еще острее почувствовал тоску по сыну. Лада везучая. Ей все удается. Нет, неправда. При чем тут удача или неудача? Лада — талант, помноженный на недевичью трудоспособность. За это он любит дочь и все ей прощает даже «предков».