Снежные зимы

   Появление партизан в безлесном районе, где оккупанты и полицаи чувствовали себя хозяевами, нагнало на них страху и вызвало панику. Первые дни мы жгли склады, раздавали награбленный фашистами хлеб тем, кто его растил — крестьянам, отослали обоз в лес, не встречая серьезного сопротивления. Без боев. Бывало, что бобики, удирая, пальнут — и все. Но через неделю немцы бросили на нас батальон СС. Механизированный. Карателей, которые хвастались, что очистили от партизан не один район. Вступать с ними в бой мы не могли. Силы неравные, да и позиции не те, что в лесу. В таких случаях главное — оторваться от врага. Чтоб обмануть карателей, небольшая группа партизан инсценировала ночью прорыв на запад, в полесские леса, по дороге совершила дерзкий налет на довольно крупный полицейский гарнизон. Казалось, фашисты клюнули на это. Десятки машин, два танка кинулись догонять наших разведчиков. Отряд двинулся в другую сторону. Однако враги не так глупы, они знали, откуда мы пришли и куда можем отойти. На переправе, нашей, партизанской, поджидали в засаде полицаи. Мы, конечно, могли их разбить. Но вряд ли это помогло бы нам переправиться с ходу. Ясно было, что лодки наши и плот захвачены, что на том луговом берегу тоже враг. Кроме того, если здесь — полицейский сброд, слабо обученный и плохо вооруженный, то там наверняка каратели с автоматами и минометами. Не обнаруживая своих сил, своего огня, я бросил отряд вниз по реке. Не шли — бежали. Удирали от врага. Для партизана это не позорное слово — удрать. Цель: пока не рассветет, переправиться любым способом. Нам не много надо. Полдесятка рыбачьих челнов для пулеметов, для тех, кто не умеет плавать, для раненых. Повозками можно пожертвовать, хотя и жалко. Большая часть людей и лошадей переплывут сами. Лето было жаркое, и Днепр обмелел.

   Но в каждом селе, где можно было бы достать лодки или бревна, отряд встречали полицаи. Откуда их столько взялось! Они не лезли в бой; они поднимали тревогу. Ясно: давали сигнал, где мы. По этим сигналам за нами шли — заметили хлопцы из группы прикрытия — по тому, луговому и лесному партизанскому берегу каратели. Делалось все, чтобы не дать отряду переправиться, чтоб навязать бой на безлесном берегу среди бела дня. А день наступал. Там, над нашим лесом, таким родным и манящим, светлело небо. Но до него, до наших болот, где и в августе донимали комары, стало уже далеконько. Переправляться нельзя. Неразумно. Зачем бросать людей под пули? Переть на врага в лоб — не партизанская тактика. Меня не так уж пугало то, что мы останемся еще на день здесь, в полевом районе, и что нам предстоит долгий и тяжелый марш, чтобы ввести врага в заблуждение, запутать следы.

   Но… поверьте, я человек без предрассудков, со школьных лет не верю ни в какие чудеса, однако, кажется, именно с того времени, с той ночи, я начал верить в предчувствия. В отчаянии кричит мать в тот день, может быть, в ту самую секунду, когда за сотни и тысячи километров гибнет сын. Вероятно, когда-нибудь ученые откроют некие биотоки, объяснят и такое явление. А может быть, все это проще? Такие предчувствия редко посещают молодых, у кого не так много забот. Чаще — тех, кто несет огромную тяжесть ответственности за людей. Может быть, это кульминация или взрыв их беспрестанной тревоги, волнений, что сосут и сосут сердце и накапливаются в нем, как яд, как взрывчатка.

   О лагере я не переставал думать. Очень возможно, что жила и тревога — скрытно, заглушённая другими мыслями, заботами. А тут вдруг ударила в самое сердце, скажу я вам, прямо-таки физической болью. Я и теперь помню, чувствую ее. эту боль. Как только стало ясно, что переправиться не удастся, что надо отводить отряд от Днепра, в обход фашистских заслонов, тут же и екнуло: лагерь! Наш лагерь! Кто мог с уверенностью сказать, что немцы не знают, где он? Не потому ли так упорно преграждают нам путь домой, что готовят нападение на лагерь? Вряд ли они надеются разбить нас здесь, в открытом бою. Не очень-то мы пойдем на такой бой. Ищи ветра в поле. А вот обескровить, уничтожить базу, запасы… В лагере немногочисленная охрана, раненые, женщины, дети… Нет, детей тогда еще почти не было, семейные отряды появились поздней, после большой карательной экспедиции, когда немцы пожгли села. Но и тогда уже у нас жила маленькая девочка… Вита, ей было всего восемь месяцев. Она родилась в отряде в декабре сорок первого, в нашу первую партизанскую зиму.

   Рассказывая, Иван Васильевич все время смотрел в зал: узкая и длинная комната, залитая ярким светом ламп, с чертежами сложных электросхем на стенах.

   Нет, чертежи он заметил вначале, между прочим. А в течение всей беседы видел лишь одно: глаза этих красивых, аккуратно причесанных парней, черноволосых, белокурых, каштановых, в ладно подогнанной флотской форме… Они вплотную сидели за черными столиками, за которыми изучали сложную технику по этим чертежам, и на стульях вдоль стен (за столиками мест не хватило).