Снежные зимы

«Правильно. Не трогай у себя дома. А то сожгут село, куда денем людей зимой?»

«Так что тебя привело среди ночи?» «Скажи, у тебя роженица есть на селе?» «Какая роженица?» «Женщина, что недавно родила».

«На что она тебе? Загадки загадываешь, Иван Васильевич». «Есть?»

Жена Степана, услышав такой необычный, не партизанский разговор, выглянула из-за ширмы. «Анюта, Катя не разрешилась еще?» «Нет».

«Тогда такой, чтоб недавно, нету. Молодые бабы теперь умные, не очень-то кидаются. Но скажи — на что она вам?»

«Женщина у нас родила…»

«В лагере? Откуда взялась такая? Я что-то не видел».

 «От мужа-подлеца убежала. Но горячка у нее послеродовая. Надо ребенка спасать».

Анюта надела юбку, вышла без кофточки, в полотняной сорочке с вышитыми рукавами. Поняла, что в таком деле она первый советчик: шестерых родила. Иван Васильевич, да не обязательно вам тащить бабу в лес. Не каждая и поедет. Шуму наделает. Свое дитятко. А коли еще и муж дома, слюнтяй какой-нибудь… у меня, когда Нинка родилась, такая грудница случилась, что молоко сгорело за два дня. Так я Нинку коровьим выкормила. Кипяточком разбавлю…»

Ладно, Анюта, уговорила. По правде говоря, за коровой я и приехал. Про кормилицу на всякий случай спросил. А может, подумал, на счастье, есть такая смелая. Мы б ее, как барыню, повезли. А теперь соображайте, у кого занять корову. Вернем, как только свою раздобудем. А добудем скоро. Конфискуем у какого-нибудь фашистского прихвостня».

«Так что тут думать, шум поднимать! Забирайте нашу. Еще доится. Правда, мало уже дает. Запускать скоро пора. Но для дитятка и для больной матери молочка хватит».

«У вас свои дети».

«Ничего. Живы будут. Не маленькие. Да и знаем: за вами не пропадет, Иван Васильевич».

 Ах, Степан, ах, Анюта! Надо мне и вас проведать! Сколько лет не виделись! Живы ли вы там? Километров десять от Копани до лагеря. А с коровой чуть не до утра тащились. Упиралась, мычала на весь лес. Волков накликала. Стрелять пришлось. В лагере тревогу подняли. Будыка с разведчиками навстречу прилетели. В лагере — сразу к Рощихе:

«Что там, Люба?»

«Опамятовалась, закричала: где ребенок? Кормила. Да нет у нее молока. Сосало, сосало дитятко, а все равно голодное. Кричала маленькая, пока из сил не выбилась. Уснула. А она в бреду — все о ребенке».

«Иди дои корову».

С коровой маялись в дороге — не переставал думать о Шугановиче и Кравченко: как там у них? А когда наступило утро и, по моим расчетам, они должны были уже вернуться с немкой или без нее, я не выдержал — не мог усидеть: поднял разведчиков, вскочил в седло, помчались к Переросту. В поле встретили. Летят взмыленные кони. Кравченко с обледенелыми усами, в армяке, стоит в передке на коленях, правит, нахлестывает лошадей вожжами. А в возке на сене рядом сидят Вася Шуганович и она — Анна Оттовна. В старой енотовой шубе, в облезлой мужской шапке. С завязанными полотенцем глазами. И смешно. И грустно. Вася мне сигнал подает: молчите, мол, не бередите до времени. Но она услышала топот лошадей, фырканье. Спросила:

«Ваши?»

«Наши», — коротко ответил Вася. «Ох, бандиты!»

Вот, думаю, Кравченко даст ей сейчас за «бандитов», жиганет трехэтажным буденновским. Нет, улыбается дед, весело подмигивает мне. В лагере развязали ей глаза, под ручки, как княгиню, из саней вывели. Она жмурится на снег, а глаза прямо искры мечут. Я вежливенько представился, козырнул:

«Командир отряда».

Она снова:

«Ох, бандиты!»

Партизаны, стоявшие поблизости, возмущенно загудели. Но я показал за спиной кулак: молчать, ни слова!

«Где ваши раненые или больные? Кто у вас тут? Некогда мне ваши поганые морды разглядывать».

Попробуйте стерпеть! Терплю и другим всякими знаками приказываю молчать. Веду в землянку. Услышала она детский крик — вся посветлела. Вошла в землянку — сразу шубу долой, очки на нос, рукава засучила и прикрикивает на Любу:

«Воды! Горячей!»

А потом нам с Рубиным:

«А вам что надо? Женского органа не видели?»

Вылетел я из землянки, как пристыженный мальчишка. Рубин — за мной.

«А ты куда? Ты же медик, черт тебя побери! Глаз не спускай! И учись!»

Пока старуха колдовала там над Надей, Вася Шуганович рассказал, как они ее взяли. Хлебнули горя. По большаку в город Кравченко не поехал — у въезда застава, еще задержат, несмотря на полицейские документы, или — чего доброго — на знакомого напорешься. А въехал по заснеженным карьерам кирпичного завода. Чуть лошадей в снегу не утопил. Выбрался в глухой переулок, недалеко от дома Буммель. Хороший дом — особняк за высоким забором. Муж ее покойный инженером на лесопилке работал, было из чего построиться. Постучал Вася в ворота — собака отозвалась по ту сторону. Волкодав. Не залаял, а предупреждающе зарычал: мол, не вздумай лезть, я из тех, кто много шума не делает, но клыки у меня острые. А у Васи было-таки намерение перемахнуть через забор, чтоб добраться до окон. Застучал в ворота сильней. Обученная собака отошла к дому и залаяла где-то. видно на крыльце, — будила хозяев. Наконец выстрелила примерзшая дверь. Женский голос, молодой, спросил сперва у собаки:

«Что там, Рекс?»