Снежные зимы

— Что-то очень уж неожиданно ты сорвался. Ольга назавтра позвонила Миле встревоженная. Не поверила тебе, что ничего не случилось. Я тоже обеспокоился. Попросил генерала Воднева по их линии связаться с Крымом, с частью. Он вечером мне позвонил, что все в порядке, Василий Иванович Антонюк жив, здоров, на прежнем месте, несет службу исправно и так далее.

— Напрасно ты беспокоил людей.

— Я же знаю тебя не хуже, чем Ольга. Не в твоем характере такие поездки.

— К сыну?

— Много раз ты ездил раньше?

— Не попрекай. Видно, старею. Больше стал думать о детях. Иногда чувствую, не все сделал, что мог. Для детей.

— А чего недоделал? Разве только с Василием поторопился…  

 В порыве дружеской откровенности захотелось рассказать о посещении Нади, о Виталии, о своем неожиданном признании. Посоветоваться, как держать себя дальше, например, в случае, если Вита приедет, а она, наверное, приедет… Что сказать Ольге, Ладе? С кем еще посоветуешься об этом? Главное — ничего объяснять не надо. Валентин все знает до мелочей… И все поймет… «А поймет ли?..» — остановило сомнение, возникающее уже не впервые. Показалось, что и тогда, в партизанской землянке, Будыка не все понимал. А теперь, когда взошел на вершину славы, стал хозяином этого великолепного кабинета, давно уже слушает и слышит в первую очередь самого себя. А может быть, это он, Антонюк, в последнее время замкнулся, стал подозрителен и недоверчив? Когда человека считаешь другом, надо идти к нему, как говорят, с сердцем на ладони. А он? Так он приходил к Валентину?

— Сын сказал тебе что-нибудь неприятное, что ты нахмурился?

— Нет. Мы хорошо поговорили. Вася не в обиде. И я убедился, что служба ему на пользу. Его море зачаровало. Единственное, что меня немножко огорчает: останется парень на море.

Будыка засмеялся.

— Теперь я вижу, что стареешь, хочется тебе собрать детей под свое крыло? Не выйдет, Ваня! Не те времена! Пускай летят! В море. В космос. Куда кого тянет.

Секретарша принесла кофе. Поставила поднос с чашками на круглый столик. Назвала фамилию человека, который ждет в приемной.

— Попросите его зайти через час. И тогда уже — прямо ко мне. Кто бы тут ни был. А сейчас — пусть извинит меня. Иван Васильевич редкий гость. Хотя по всем линиям ему надлежит наведываться чаще… Как другу…

Галина Артемьевна, привлекательная женщина, из тех, чей возраст никак не угадаешь, понимающе улыбнулась: мол, все знаю, объяснять не надо. Неприятно как-то кольнула ее улыбка Ивана Васильевича. Понял: против комиссии восстановлен весь аппарат института, от самого Будыки, его заместителей до секретарш и машинисток. Пришел сюда, намереваясь поговорить с Валентином сердечно, откровенно, по-дружески. Даже если тот вскипит — покорить, обезоружить его своим спокойствием. А тут вдруг море всколыхнулось, ударило первой волной, и через мгновение душевного штиля и в помине не осталось. Дурацкие нервы! На черта ему эти волнения? И из-за чего?

— Сядем туда, удобней будет.

Из особой тумбочки, стоявшей у круглого стола, Будыка достал початую бутылку коньяку, рюмки. Антонюк попытался «разрядить» себя шуткой:

— Ого! Шикарно живешь! Можно позавидовать.

— Не мало таких, которых ест, как ржавчина, этот пережиток. Ну, будьмо!

— Говорят, жалуешься?

— На кого? — Будыка отдернул, точно обжегшись, поднесенную ко рту рюмку, поставил обратно на стол. — Жалуюсь? Нет. Просто хочу вежливо указать твоим пенсионерам на дверь.

— Да что ты! Такой ученый, такой деятель — и испугался народного контроля? Что-то с тобой неладно, Валентин. Не от уверенности такая нервозность.

— Все со мной ладно. Не бойся. Уверенности в работе, в своих людях мне не занимать. Но я не позволю, чтоб у меня путались под ногами, заводили тут мышиную возню… собирали обывательские сплетни. Вы три месяца сквозь лупу разглядывали диссертацию моего сына.

— Диссертация твоего сына — одна из лучших. Будыка вскочил с места, обрадованный и негодующий.

— Ага! Что? Не вышло? Осечка? Поверяльщики! — И тут же пошел на мировую: — Сам читал?

— Читал. Не все, правда, понял — сложные расчеты. Но специалисты дали высокую оценку.

О, великая сила — отцовская гордость! Засиял человек. Однако продолжал возмущаться:

— А ты думал, Будыка тащит в науку сына по блату, протаскивает бездарность?

— Я так не думал.

— Ты не думал, другие подумали. А ты поверил. Комиссию возглавил. Никто тебя не вынуждал. Зачем это тебе, скажи, пожалуйста? Пенсию тебе повысят, что ли?

Тяжело, с гулом ударила волна обиды и возмущения. Опять пенсия! Ударила в сердце, погнала кровь к вискам. Но снова выстояла дамба спокойствия, не обвалилась, не прорвалась.

— Хотел тебе помочь.

— Мне помочь? — ошеломленно переспросил Будыка и остановился рядом, разглядывая друга, как чудо заморское.

 Антонюк глотнул коньяка, запил кофе. Это еще, видно, больше поразило хозяина. И взорвало. Спросил придушенным шепотом:

— Таким способом? — И тут же грохнул хохотом: — Спасибо тебе! Ты меня спас. Только от чего?

— Хочу спасти. От тебя самого.

Валентин Адамович так же внезапно и резко перешел на важный и серьезный тон: