Снежный автопортрет

А Сережка в первый день просто накатал целую гору снега, на второй — принес лопату и нож — обыкновенный, которым хлеб режут. Орудует своим инструментом и на нас не смотрит. Мы на него тоже. Однако же краем глаза видим: вырисовывается из снега парта, над нею бесформенная груда. Как парту доделал, глядим, за груду принялся. Варежки снял и даже пыхтит. Чиркнет ножом раза два и зачем-то хватается за свое лицо, щупает. Руки, решили мы, отогревает.

Утром четвертого дня подхожу я к школе и вижу: вокруг наших фигур ни души, а возле Сережкиной огромная толпа. Издалека слышно, как ахают девчонки. Я подошел и — опять укололо меня в живот: Сережка! Да, да, за снежной партой сидел настоящий Сережка, только из снега. Изобразил самого себя! Мы, значит, всяких снегурочек, дедов, университеты, а он собственную личность!

Очень горько было мне за моего самовлюбленного друга, а тут еще увидел Раю Фантикову. Вид у нее был жалкий и губы дрожали. Еще бы! Ведь она сидит с Сережкой за одной партой, а он пожалел на нее даже снега. Так и изобразил: себя с левой стороны, а с правой пусто, вроде и не существует Фантиковой. А она еще носила ему книжки по искусству и вообще с пятого класса смотрит на него во все глаза.

Правда, себя Сережка не приукрасил, уши вылепил оттопыренными, как на самом деле, и даже веснушки вокруг носа понатыкал спичками. Да и то сказать, не было у него другого выхода, не видать бы ему приза, если бы не было сходства.

А приз он все-таки получил, и это было крушением моего плана, который я задумал еще перед конкурсом. Я убедил всех членов жюри голосовать против Сережкиной работы, но директор все испортил. Когда собрались, он сказал, что конкурс закончен, что все мы видели работы отрядов, и спросил, у кого какое мнение. И, честное слово, произнося «у кого какое мнение», на первого Василь Кириллович посмотрел на меня. Значит, я заслужил у него авторитет, когда переспросил его в прошлый раз.

— Первому отряду, — сказал я, раз он так пристально смотрел. У них Снегурочка лучше, чем в городском парке.

Глаза у Василь Кирилловича стали хитрыми, словно я соврал или ещё что-нибудь запретное сделал.

Честное слово лучше, чем в городском парке, — повторил я уверенно, ибо, хоть и хорошая была в парке Снегурочка, у нее в оттепель отвалилась голова. Если мы мне не доверяете (так и сказал: «не доверяете», это авторитетнее, чем «не верите»), посмотрите сами.

— А работа Сергея Поченцова не привлекает твоего внимания? — спросил директор, глядя еще хитрее. — Что ты скажешь об автопортрете Сергея Поченцова?

Что я мог сказать? Я сказал, что думал.

— Работа индивидуалиста, — сказал я, вставая, — не может быть темой обсуждения жюри.

Директор тоже встал и уперся руками в стол.

— А мастерство может быть темой обсуждения? — спросил он, — Как по-твоему?

Короче говоря, на этот раз победил в споре Василь Кириллович. План моей мести не удался, члены жюри послушались директора и присудили приз индивидуалисту. Но моя способность к предчувствиям говорила, что директор улыбается неспроста, что он задумал нечто похитрее моего. Однако что — я не знал.

Солнце сверкало в небе и на снегу, воздух пах весенней влагой, когда я, предаваясь горьким думам, смотрел, как Сережка тащит домой приз. Он согнулся в три погибели под тяжестью черной доски, где могли бы улечься четверо таких, как он, а складные козлы поверх доски весили еще больше. Еще несколько дней назад мы строгали эти доски в мастерской, красили лаком, который с таким трудом выпросили у завхоза… Поченцов уносил домой наш общий труд.

Ко мне подошла Рая Фантикова, и между нами произошел короткий, но полный печали разговор. Мы острее других переживали за Сережку: я был его давним другом, а Рая с пятого класса смотрела на него во все глаза.

— Ты давно сидишь с ним? — спросил я.

— С четвертого класса, — грустно сказала Рая — Со второй четверти.

— А я дружу с ним с детского сада, сообщил я, и оба разом вздохнули.

На следующий день я зашел к Сережке, чтобы забрать Раину книгу об искусстве.

— Господи, — встретила меня бабушка Поченцовых, — какие нынче стали призы. Ужас! — И сказала, что во времена ее дореволюционной молодости дарили коробки конфет или билет на бал.

Сергей живет с бабушкой, матерью и отцом. У них две комнаты и кухня. Но теперь осталась одна комната и кухня, потому что вторая стала очень тесной и вдоль стены можно было пробираться только боком: настольный теннис и мебель занимали все место.

— Сыграем, — предложил Сережка.

У меня даже слюнки потекли, словно предложили набор шоколадных конфет. Но я проглотил эти слюнки и сказал:

— Что-то не хочется. Пойду домой.

…Каждый раз, встречая меня в коридоре, директор спрашивал:

— Ну, как ваш Поченцов?

— Не знаю, — отвечал я нехотя. — Я больше с ним не дружу.

— Та-ак, — протягивал директор. — А в классе к нему хорошо относятся?

— Вежливо, — отвечал я.

Директор говорил: «Ну и правильно», — и уходил, по-прежнему улыбаясь.