Снежный барс

Утром, когда я проснулся, тебя не было. Я знал, что так будет, и был готов к новой потере. Я знал, что ты не оставила ни строчки и искать тебя бесполезно. Я знал, что так должно было закончиться, что ты пришла за мной в ресторан, чтобы я узнал, что ты жива и любишь меня, и чтобы мне наконец стало легче. Ведь смерть – единственное, что нельзя исправить, а у живых всегда остается надежда. Теперь я знал, что ты, так же как я, ходишь по земле, так же как я, пьешь кофе в «Старбакс», так же как я, улыбаешься и даже научилась пить вино. Я знал, что у тебя все хорошо, что ты не страдаешь. Я знал, что мы встретимся еще, но через много-много лет, в другом обличье и на другой земле. Я знал, что ты найдешь меня. В каждой новой жизни, в каждом новом столетии наши души будут соединяться, как будто в первый раз. Я понимал, что наш срок в этой жизни истек, но, когда умеешь ждать того, кто жив, ничего ужасного больше не может случиться. Я все это знал, но лежал в постели и захлебывался слезами. Я давно отпустил тебя, но на мгновение мне показалось, что эта ночь могла все изменить, что все можно было исправить и начать с нуля. Хотя в то же время я с самого начала знал, что ничего не изменится. Что эти часы были только остановкой в пути, передышкой в бесконечном потоке дней.

Никогда не знаешь, что случится вечером, как можно загадывать на целую жизнь?

Но в одном я точно уверен: жизнь, предначертанная мне в теле зверя, не была прожита так, как того хотел Создатель. Что-то сломалось или сошло с космической орбиты в самом начале нашей истории. Кто знает, может, мы встретились слишком рано, а может, опоздали. Только одно получилось так, как было нужно и как задумывал Бог, – мы полюбили друг друга.

Я лежал в постели, дышал твоим запахом и плакал. Я чувствовал, как становлюсь тяжелее и тяжелее. Мышцы наливались скорбью, лопатки распирало от горя. Я открыл глаза и увидел, что мои руки и грудь начинает покрывать шерсть. Я попытался встать на ноги, но вместо этого у меня получилось только спрыгнуть на пол. Я подошел к зеркалу и в отражении увидел снежного барса. Он смотрел на меня внимательно и сердито. Нам не дано уйти от себя. Не стоит пытаться менять природу. Она знает нас лучше, чем мы знаем себя. Я поднял лапу и провел ею по стеклу. Потом встал на задние и лизнул свое отражение. Вот и все, что я мог. Вот и все, что мне осталось.

Хотя нет. Было еще одно.

Комнату заливало утреннее солнце. Вчера ночью мы не задернули шторы, и в комнате было так ярко, как бывает только в горах ранней весной, когда солнце отражается от снега. Я опустился на пол и закрыл лапами морду. Мокрая от слез шерсть пахла солью и тобой. Я увидел, как мы танцуем в ресторане на Амстердам-авеню, я увидел твои руки в тонких серых прожилках вен, я увидел тебя в такси и как ты запрокидываешь голову на пике наслаждения, я увидел наш дом в горах и тебя на нашей скале.

А потом я поднялся, отошел назад, напряг свое сердце, рывком прыгнул в окно и грациозной дугой поплыл по небу, постепенно становясь точкой на горизонте.

он она они

она

…Часы опять встали. Он же менял батарейку, но они опять стоят. Минутная стрелка упирается в цифру 8. Часовая стремится к 6. Секундная ползет по кругу, но ничего не происходит. Что может быть хуже имитации движения.

В последние месяцы, когда я заходила к нему в комнату, он всегда сидел в наушниках. Мне было интересно, что он слушает, что скрывает от меня, что происходит в его мире, в его вселенной. Я слышала голос и бит, но не могла понять, кто поет, ревновала его к тому, что он слушал, чем интересовался, к тому, что могло ему понравиться. Я ни разу не задала вопрос, хотя сгорала от ревности к неизвестному, которое он без устали поглощал.

Его комната. Письменный стол, за которым он редко сидел, все больше читал в кухне или в постели. Разбросанные недочитанные книги, поломанные диски, ставшие раритетом. Ручки, карандаши, маркеры, едва начатый блокнот. Зажигалки zippo, которые он собирал всю жизнь, их было штук двести, и они были разбросаны по всей нашей квартире, кочуя из комнаты в комнату. Он так и не бросил курить. Мы жили в трехкомнатной квартирке, которую сняли, когда переехали из Нью-Йорка в Бостон. Помню, в нашем доме в Нью-Йорке никогда не было наушников. Тогда еще он не прятался, а я не искала. И музыка звучала громко и свободно. Любимая нами одинаково.

Мы бежали под дождем по черному асфальту, из такси в его квартиру. Я умирала от хохота: он так забавно передразнивал водителя-индуса, его коверканный инглиш. Мы влетели в его берлогу и не могли оторваться друг друга все выходные. В понедельник утром, встав надо мной, еще лежавшей в постели, он сказал:

«Ну что, до вечера?»

Я замерла от счастья:

«Конечно. Где встречаемся?»

«Здесь, – улыбнулся он. – Зубная щетка у тебя уже есть, вещи купим вместе, когда я вернусь».

«Я могу…»

«Нет, ты не можешь, – он прервал меня. – Начнем с нуля. Купим тебе все новое».

«Но я…»

«До вечера, – он нагнулся и провел рукой по моим волосам. – Я буду стремиться домой и приеду, как только раскидаю дела».