Снежный ком

— Лови их! Держи! — кричали и папа, и мама, и дядя Коля, и Наташка, раскатываясь по блестящему паркету, как по льду. Один я ловил молча.

Все мы, как сумасшедшие, метались по комнатам. Дядя Коля только ладонями хлопал себя по коленкам от огорчения, всей своей душой мастера жалея такой отличненький, блестящий, как зеркало, только что отлакированный пол.

— Лак не царапайте! Пожалейте лак! Свежий лак! Ведь старался же! — кричал в исступлении дядя Коля.

— Не до лака, когда жизнь на карте, — решительно ответила ему мама. — Это все твоя работа, — напустилась она на меня. — То хомяки, то попугаи, а теперь что? Нильского крокодила притащишь?

В это время раздался звонок, и я даже удивился, как сразу изменилось лицо у мамы. Приветливо улыбаясь, она порхнула к двери.

— Ручейниковы тут живут? — раздался грубый голос.

Два грузчика втащили к нам какие-то огромные, стянутые блестящими железными полосами ящики.

— Что это? — сразу насторожившись, спросил папа.

— Совершенно случайно купила неплохой французский трельяж, — ответила мама.

— В трех ящиках трельяж?

— Нет, только в двух…

— А в третьем?

— Ну ты, наверное, видел когда-нибудь в магазинах такой очень элегантный немецкий торшер…

Мама расписалась в накладной, не глядя сунула грузчику, что постарше, десятирублевую бумажку, закрыла за ними дверь.

— А деньги? — спросил папа. — Откуда взялись деньги?

— Немного перехватила у Клары… Как-нибудь отдадим. Мне пришлось подарить ей свои новые очки…

— Сколько?.. — вне себя выкрикнул папа.

— Не кричи, пожалуйста, — обиженно сказала мама. — Сущие пустяки. Что-то около четырехсот…

— Как это «около»?

Мама уже собиралась ответить, как она понимает слово «около», но в это время раздался звонок, и разъяренный папа с хомячком в пальцах открыл входную дверь.

На пороге остановилась тетя Клопа. Лицо у нее было точно такое, как у Ивана Грозного, когда он убивал своего сына. В руках тетя Клопа держала коробку из-под овсяных хлопьев.

Я заглянул в коробку и увидел, что там тоже отличненькие хомячки: один большой и несколько поменьше.

— Ура! — закричал я. — Павлик нашелся! Ура!..

Папа тоже заглянул в коробку и спросил дрогнувшим голосом:

— Неужели опять Павлик?

— На этот раз, дорогой Петр Яковлевич, — железным голосом ответила тетя Клопа (глаза у нее так и выпрыгивали из орбит), — наверняка не Павлик, а скорей всего его сын или даже внук!.. С детьми!.. — на всякий случай добавила она.

И тут я увидел из-за тети Клопы на нашей лестничной площадке еще и бабушку. Она двигалась то вправо, то влево, как будто натирала полы, так ей хотелось поскорее войти к нам в квартиру.

Бабушкин нос-хоботок в один миг протянулся вдоль всего коридора, успел завернуть в папин кабинет и в кухню.

Но мне было даже не до бабушки и не до ее хоботка: папа вдруг распахнул дверь перед тетей Клопой и, выхватив из ее рук картонную коробку, вытряхнул из нее прямо на пол с полдесятка отличненьких хомячков, почему-то самых разных размеров.

— Давайте! — в исступлении закричал папа. — Несите!.. Тащите!.. Всех хомяков Москвы!.. Всей планеты!.. Пусть плодятся!.. Грызут, рвут, запихивают в свои защечные мешки кофточки-мофточки, трельяжи-муляжи! Все ваше барахло! Не трогайте хомяков! Они хорошие! Они знают, что делают!

— Петя!.. Петя!.. — с испугом пыталась остановить папу мама. — Ты только не волнуйся!.. Только не волнуйся!.. Это у тебя от диссертации!.. Я же тебе говорила, не надо было тебе ее писать!..

— К черту диссертацию! — орал папа. — И да здравствуют хомяки!..

Потрясенный всем происходящим, я все же увидел, как бабушка, став на коленки, принялась очень даже ловко перехватывать пробегавших мимо хомячков, складывать их в фартук, приговаривая:

— Три сорок… Шесть восемьдесят… Ишь разорался! Академик без гвоздя в голове!.. Тьфу, прости господи, сбилась со счета… Ай, дрянь, такой маленький, а уже кусается!.. Три сорок… Шесть восемьдесят…

РОСЫ ЖГУЧИЕ Повесть

…Откровение — просветление свыше, открытие истин, до коих человек умом своим не доходит, зачатки понятий и убеждений духовных или нравственных…

В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка

Лариса

Сельская больница стояла в березовой рощице на берегу реки. Я поднялся по зеленому косогору между розоватыми от вечернего солнца стволами и остановился у открытого окна первого этажа. Оглянулся, не видит ли кто меня, вскочил на цоколь, заглянул в палату.

У окна лежал и смотрел в потолок краснолицый мужчина с пышными бакенбардами. На соседней койке щуплый старикашка в пижаме, сдвинув очки на кончик носа, сидел, уткнувшись в книгу.