– Да. Вы верно ей сказали. Посмотрите, на её правом ухе вторая серьга. Это память о том, что я её предал. Там не какая-то медяшка, там золотая серьга с бриллиантами. Ей я важен. Она не может меня забыть. Хватит уже прятаться за своего Боженьку. Ты никому не нужна. Этот мир так устроен. Выживает сильнейший. Ты проиграла. Хватит страдать – пошли, я тебя жду, – с явным превосходством выкрикнула моя прошлая боль, зияющая в безжизненном пространстве.
– Да, вы правы, отче. Мне больно и я боюсь. Но больше всего я боюсь предать. Я молюсь… Ты тоже, дружище, прав, я храню память о твоём предательстве, как самый драгоценный урок в моей жизни. Да, эта дорогая серьга, но она не дороже того, что ты у меня отнял. Тебе чуть было это не удалось, но Господь послал мне его – такого же израненного, такими же, как ты. Я увидела в нём себя. Мне стало тепло. Он сумел отогреть меня, прикоснувшись к душе, а не к телу. Ты помогал мне упасть, а он помогает мне подняться.
«Господи, услышь молитвы мои!» – разрезало всё пространство.
«Аминь» – послышалось твёрдо и спокойно.
– Я не предатель – я не предам и буду бороться. Изыди! Уйди из моей жизни! Она принадлежит Богу, а не тебе! – вырвалось криком из самой потаённой глубины моей души.
В этот миг кованый забор закрылся, и лишь издалека послышался вой «Я не отпускаю тебя». Но этот вой был воем бессилия и растаял в тишине.
Старец стоял у аналое. Я наклонила голову, и он, накинув на неё епитрахиль, прочёл разрешительную молитву. Когда он откинул епитрахиль, рядом стояла красивая женщина без возраста. Она излучала тепло и заботу.
– Пойдём, тебя уже заждались. Нам пора идти, – обняв за плечи, сказала она, и мы пошли в обратную сторону.
– Аминь, – сказал Старец. – Мой тебе совет – сними и отнеси серьгу в храм… Но это совет, а ты как хочешь.
Всё словно в тумане. Я услышала знакомый писк кардиодатчика. Линия жизни прогибалась под обстоятельство, с Богом заданным смирением. Я открыла глаза. Медсестра мокрая от слез. Врач сказал ей: «Тихо! Она возвращается».
Я увидела знакомые лица и улыбнулась.
– Не пугай нас так больше, – всхлипывая и пытаясь улыбнуться, прошептала медсестра.
– Не бойся – я с тобой! – отшутилась я в ответ.
– Ну раз шутит, значит, жить будет! Не балуй у меня! – повеселел доктор и, проверив мое бренное тело, удалился.
Мерно попискивали мониторы и датчики, капельница питала мое тело, а неземная теплота, любовь и забота согревали мою душу.
Я попыталась пошевелиться. Медсестра взметнулась ко мне, как чайка на причале.
– Снимите, пожалуйста, вторую серьгу с моего правого уха и отнесите её в храм, который в этом госпитале, – попросила я медсестру.
– Конечно, конечно. С пониманием и готовностью помочь, – сказала медсестра. А к какой иконе положить?
– А посмотрите, там должен стоять епископ во весь рост. Да вы сразу узнаете, Господь всё устроит.
– Я сейчас сбегаю! – сказала медсестричка.
Заботливыми руками она сняла серьгу с моего уха, оставила вместо себя другую работницу и выпорхнула из палаты.
Мне очень хотелось спать. На душе было тепло и уютно. Тело пыталось болеть, но у него не было ни сил, ни права на это. «Поспи. Всё хорошо», – раздался чей-то ласковый голос. Я приняла всё как есть и закрыла глаза. Всё в руках Господа! Я не предатель – надо идти вперёд. Это просто жизнь.
Конец трагедии земной
Приветливый персонал больницы ещё несколько дней ухаживал и выхаживал меня. Они спасали моё тело и, как могли, согревали мою простуженную душу. Мне очень чётко врезалась в память аллея, по которой я путешествовала, пока меня спасали.
Как-то сам собой родился стих:
Закат накрылся тьмой кромешной,
Лес потерял себя во сне.
Чуть слышно, в медленном кружении,
Целует дождь листву извне.
Тревожит он своим напевом,
Чуть торопливо, чуть не в такт.
Кудрявя головы деревьям,
Противоречием атак.
От мастерства его движений
Листву уже бросает в дрожь.
Но вновь заводит дождь напевы,
Что ты с проказника возьмёшь!
Так будет долго-долго длиться,
Игра дождя – всему виной.
Смывает дождь и грязь, и лица,
Листву всю путая с листвой.
Вся обезличена, омыта,
Уставшая чего-то ждать,
Листва сопротивляться бросит
И станет тихо засыпать.
Когда же первый луч заблещет,
Над горизонтом свет пролив,
Рассветным соловьём прольётся
Благословляющий мотив.
Зашелестят листвой берёзы,
Расправив белый сарафан.
Пьяняще милым, чуть лукавым,
Тенистым будет пан-каштан.
Венцом Божественного света,
Чуть слышный, колокольный звон
Вольется в душу ярким летом,
С церквушки старой, за холмом.
Всё сотворённое от Бога,
Блистает в чистоте своей,
Пройдя сквозь волны омовенья,
От бурь и пагубных страстей.
Судьбу свою не заслоняя,
С собой не сводит больше счёт,
Тот кто с небесным устремится,
Всё ж от земли не отстаёт.
Мы все стремимся в Рай чудесный,
Но рядом с нами этот Рай.
Не называй его Небесным,
Но и земным не называй.
Что-то неземное было во всём происходящем со мной.