Но я продолжала думать о том ужасном происшествии. И в связи с этим само собой пришло в голову, что спустя всего три года история с «Титаником» была почти перекрыта. Причем отнюдь не трагическим стечением обстоятельств, и не капризом непредсказуемой природы, а примером рукотворной человеческой жестокости, также унесшей множество людских жизней. Военное преступление совершила германская подводная лодка U-20, выпустившая торпеду по пассажирскому судну «Лузитания». Айсбергу было все равно, врежется в него кто-нибудь или нет, и сколько людей при этом погибнет. Но Вальтер Швигер, капитан-лейтенант германского военно-морского флота, совершенно отчетливо видел, что перед ним большой пароход-трансатлантик с множеством гражданских людей на борту – и все равно приказал выпустить по нему торпеду. Такие действия невозможно забыть и невозможно простить, тем более что для германских военных убийства ни в чем не повинного гражданского населения стали своего рода фирменным стилем ведения боевых действий67. А еще мне помнится, каким нападкам подвергался после этого Фрэнки. Гибель «Лузитании» и последовавшие вслед за этим расследования на долгое время стали для него головной болью.
Впрочем, мы сейчас как раз и плывем в далекую Советскую Россию, чтобы установить союз с пришельцами из будущего – той самой силой, которая в кратчайший срок способна прекратить существование отвратительного гитлеровского режима тотальной несвободы. Но для того, чтобы представить себе, какими будут взаимоотношения между нашей Америкой и Россией того мира, у меня катастрофически не хватает информации об этих русских из будущего. Я не знаю, что они любят, а что ненавидят, есть ли у них внутренняя свобода от ханжества и насколько широки они в своих воззрениях? Единственное, что мне о них известно – то, что они яростные патриоты своей страны, готовые идти за нее в бой. И это качество самым понятным образом вызывает во мне чувство величайшего уважения68. Что же касается всего остального, то я решила навести справки у Гарри Гопкинса, который сейчас как раз вышел прогуляться по палубе после сытного обеда.
Я же знаю, что такие длинные сборы в дорогу (целых двенадцать дней) были как раз связаны с подготовкой нашим посольством в Москве этого визита к русским из будущего. В ходе этой длительной и кропотливой работы наши дипломаты должны были выяснить и те вопросы, что интересуют меня в настоящий момент. Ведь без проработки таких деталей возможных взаимоотношений наш визит был бы в принципе невозможен, поскольку нам было бы не о чем разговаривать; а раз мы едем, то значит, нас там ждут. В этом случае Гарри Гопкинс, этот всеобщий проныра, непременно должен знать хотя бы часть нужной мне информации. Пусть он и удовлетворяет мое любопытство.
– Добрый день, мистер Гопкинс, – поприветствовала я верного соратника моего великого мужа, – не правда ли, сегодня отличная погода и наше путешествие протекает просто прекрасно?
– Не могу не согласиться с вами, миссис Рузвельт, – ответил он мне, приподнимая шляпу, – это путешествие в Советскую Россию протекает гораздо приятнее, чем моя прошлая поездка, когда мне больше суток пришлось провести в зубодробительной тряске летающей лодки, доставившей меня из Вашингтона в русский Мурманск. По сравнению с тем полетом это плавание больше похоже на веселую морскую прогулку в уик-энд.
– Мистер Гопкинс, – спросила я, – вы можете хоть что-нибудь рассказать мне о России? Я ни разу там не была, и теперь мучаюсь ужасным любопытством.