Снежный Ворон

Старики, ветераны, инвалиды, потерявшие конечности и неспособные устроиться в другой, несвойственной для них жизни, эти остатки «былой славы» вставали в ряды безымянных, чтобы в конце своей жизни дать бой самой смерти. Их всегда бросали на самые опасные и трудные участки сражения. Туда, где потери никогда не считали, где цена человеческой жизни нивелировалась ценой победы, ради которой командование Клана шло на все. И для многих, постаревших и потерявших былую силу и молодость пилотов, это было настоящим спасением.

Виктор молчал, прокручивая у себя в голове тот самый хмельной разговор в кабаке, произошедший в далеком прошлом. Размышлял. И внутри него происходило сражение. Кровавая битва между «за» и «против», перевес в которой неумолимо переходил на сторону согласия. А что ему остается? Какие перспективы? Он демобилизован. Отправлен на свалку истории, приговоренный закручивать болты и ремонтировать боевые машины, управление которыми ему совсем недавно было доверено самым высоким командованием. Вряд ли это кто-то оценит и вспомнит. Но может стоило пойти против всего этого? Совершить шаг, которого он ждал так давно.

Кураев как будто читал его мысли. Молчание ничего не значило — где-то на подсознательном уровне он ловил мельчайшие нотки сомнения, боровшегося с желанием сказать «да».

Потом капитан заговорил. Медленно, выверяя каждое слово, будто боясь сказать чего-нибудь лишнего.

— Я как-то встречался с ними в бою. Отчаянные.

— А ничего другого у них не остается. Ты сам это чувствуешь, просто не хочешь говорить себе. Чем ближе наша старость, тем сильнее нам хочется задержаться в нынешнем состоянии, ведь дальше будет только хуже. Мы стареем и сил уже не прибавляется. Подумай сам, разве есть что-то страшнее чем состарится и умереть никем.

— Нам часто говорили это еще когда я был кадетом.

— Да. И я это помню. Жаль только я не смог внять словам своего инструктора и не погиб в бою у Разлома Гатьер. Тогда наших там полегло очень много, но Клан отстоял право на рудные шахты, коими была испещрена планета. Черт, там даже электроника сбоила от такого магнитного поля.

Кураев улыбнулся и на лице его появился едва заметный румянец.

— А ведь я мог. Тогда имена погибших навечно внесли в список нашего подразделения. И картина! Картина! Ты помнишь ее? Четыре на четыре метра. Огромная. На фоне огня и взрывов несколько «Карателей» прорываются сквозь плотный огонь к последнему оплоту противника. Всего через каких-то два часа и планета будет полностью очищена от сфероидной грязи. Я помню это так, как будто все произошло вчера. Стрельба. Взрывы. Как расплавился мой лазер от перегрева, а броня ошметками отлетала в сторону. Тогда я впервые почувствовал животный страх. Ты смотришь на панель, стараясь одновременно удержать машину от падения, а сигнальные лампы в истерике кричат, предупреждая о критическом повышении температуры внутри реактора. Ты тянешь рычаги на себя, поворачиваясь к вражескому огню более целой частью своего меха, а тебя чуть ли не сносит последующим взрывом, от которого боекомплект, а за ним реактор детонируют, разнося в клочья моего «Карателя».

Кураев поднял взгляд в потолок, вспоминая как система катапультирования буквально вырвала его из ламп смерти.

— Тогда я был счастлив, что выжил, а сейчас проклинаю этот день. Я мог бы вписать свое имя в историю, но судьба распорядилась иначе.

Виктор посмотрел в окно — небо стало чернеть, собирался идти дождь. В словах Кураева сквозила обида на свою собственную жизнь. На несправедливость к себе. Так не должно случаться — подумал капитан, разглядывая как толстые облака лениво стягивались в самый центр. Потом повернулся к собеседнику и заговорил.

— Может ты и прав.

— Мы еще можем послужить своему клану, Виктор. В едином полете…

— В единой стае. Я знаю.

Они продолжили разговор, но уже по части деталей будущего каждого из них. Капитан принял предложение Кураева, понимая, что ничего большего он не получит — максимум место механика или еще кого-нибудь, но разве мог боевой офицер довольствоваться гаечными ключами и по локоть измазанными смазкой руками, когда они были способны двигать сотню тонн бронированной смерти. Вряд ли. И Виктор принял единственно правильное решение на тот момент. Он дал согласие, хотя понимал, что это меньшее из зол.

— Я сообщу кое-кому о твоем решении.

Виктор удивленно посмотрел на Кураева.

— Ты не сказал, что будешь докладывать о моем решении.

— Командование смотрит на это сквозь пальцы. Считай это утешительным призом под конец жизни.

А потом он ушел. Быстро, не задержавшись даже на секунду. Двери захлопнулись и Виктор остался один, наедине со своим решением и мыслями, что наполнили его разум после всего сказанного.

На окне появились первые капельки дождя. Погода быстро портилась, как и настроение капитана. Столько лет и ему опять придется встать в строй, как и много лет назад, но теперь без фанфар, без пафоса и торжественного залпа. Он пополнит ряды старых, изнеможённых и уже непригодных для настоящей борьбы пилотов.