Снятся ли андроидам электроовцы?

Итак. Люба Люфт. Поразмыслив, Рик решил попробовать сам. А если она окажется особенно крепким орешком, попросить помощи у Рэйчел Розен. Но интуиция подсказывала, что до этого не дойдет. С Полоковым было трудно, потому что он знал, что за ним идет охота. Остальные же должны свалиться по очереди, как костяшки домино, выставленные в ряд.

Снижаясь над красиво и дорого декорированной крышей, Рик громко распевал попурри из опер, сочиняя псевдоитальянские слова по мере надобности. Даже без поддержки стимулятора Пенфилда настроение его перешло в спектр радужного оптимизма.

В жадное, радостное предвкушение.

9

В чудесном, старинном зале из стали и камня Рик застал репетицию в самом разгаре. Оперу он узнал сразу: Моцарт, «Волшебная флейта», финальные сцены первого акта. Рабы мурзы (хор, другими словами) только что начали свою песню.

Какая приятная неожиданность — одна из любимейших опер! Он занял кресло в бельэтаже (кажется, никто не обратил на его появление внимания) и устроился поудобнее. На сцене в этот момент Папагено, сверкая фантастическим нарядом из птичьих перьев, присоединился к Памине, чтобы спеть куплет, всегда вызывавший слезы на глазах Рика:

«Всякий храбрый человек
Счастья добивается,
А его ближайший друг
Помешать старается.»

«Нет, — подумал Рик, — в реальности нет места волшебным колокольчикам, которые заставили бы врага бесследно исчезнуть. Как жаль. А Моцарт умер вскоре после „Волшебной флейты“ от болезни почек, когда ему не было и сорока».

А предчувствовал ли он, что уже истратил отпущенное на жизнь время, что будущего нет? И что его похоронят в общей могиле для нищих, без надписи? Возможно, я предчувствую. Кончится репетиция, кончится представление, умрут певцы, пропадет последний нотный листок, исчезнет само имя «Моцарт», канет в века… И пыль окончательно победит. Если не здесь, то на другой планете. Мы можем отсрочить конец, но ненадолго.

Вот так и анди. Они могут какое-то время уходить от встречи. Но я все равно настигну их. Я или другой охотник. В некотором смысле мы, охотники, сами являемся частицами форморазрушающей энтропии. Ассоциация Розена формирует, я — уничтожаю созданное. Как они представляют себе мою роль во всем этом? Интересно…»

Чудесная музыка Моцарта прервала его размышления, вернув к действительности. Папагено и Памина на сцене, начали диалог:

Папагено: — Дитя мое, что нам теперь делать, что сказать?

Памина: — Правду. Вот что мы скажем.

Подавшись вперед, Рик пристально всмотреться в Памину. Фигуру ее прятали тяжелые складки костюма, лицо казалось размытым пятном за сеткой вуали. Он напряг зрение, потом сверился с досье и удовлетворенно откинулся на спинку кресла.

Она. Люба Люфт. Третий андроид типа «Узел-6».

«Правду. Вот что мы скажем…»

Самый полный жизни и симпатичный андроид едва ли мог бы сказать правду. О себе самом, во всяком случае.

А голос у нее был дивным. Он не уступал голосам знаменитостей прошлого, собранных в его коллекции. Да, ассоциация Розена потрудилась как следует. Он снова представился себе самому как «субспециа аэтернитатис» — разрушитель субформ.

«Вероятно, чем лучше она функционирует, тем лучшая она певица, и тем нужнее я. Если бы андроиды оставались примитивными, как древние „Кью-40“ ассоциации Дерена, то не было бы проблем, и не было бы нужды в моем искусстве. Но пора начинать. Как можно скорее. Лучше всего — в конце репетиции, когда она пойдет в уборную.»

Он с удовольствием дослушал первый акт. Потом дирижер объявил перерыв на полтора часа. Причем сделал это на трех языках, — английском, французском и немецком. Сцена и оркестровая яма опустели. Рик незаметно пробрался за кулисы — туда, где располагались уборные.

Он непроизвольно оттягивал время. У него не было абсолютной уверенности. Может быть. Дейв ошибся? Он искренне надеялся на это. Но едва ли. Годы работы в управлении сформировали у Холдена профессиональный инстинкт, который почти не подводил его.

Проходящий мимо статист в гриме и костюме египетского копьеносца показал Рику, где расположена уборная мисс Люфт. Табличка, написанная от руки чернилами, гласила: «Мисс Люфт. Личная».

Он постучал.

— Войдите.

Девушка сидела у гримировочного столика, с переплетенной в ткань партитурой на коленях, делая пометки шариковой ручкой. Рядом на полочке лежала вуаль.

— Да?

Грим делал ее глаза огромными, гораздо большими, чем они были на самом деле. Чудесные глаза орехово-карего цвета…

— Извините, но я занята.

Ее английский не имел ни малейшего акцента.

— А вы звучите вполне прилично, даже в сравнении со Шварцкопф, — сказал он.

— Кто вы такой?

В ее голосе прозвучала холодная недружелюбность. Да, та самая холодность, которую он встречал у многих андроидов. Сильный интеллект, способный на многое, но при всем этом…

— Я из департамента полиции Сан-Франциско.

— О! — В огромных ореховых глазах не проскользнуло ни искорки, ни намека на ответную реакцию. — Что же вам нужно?

Странно, но теперь ее голос прозвучал снисходительно.