Снимать штаны и бегать

Василий задумался. Спешить было некуда. По сравнению с теми местами, где он недавно побывал, отделение милиции казалось родным и в чем-то даже привлекательным.

– Что ж… Кофейку. Пожалуй…

В этот момент на него сбоку неожиданно навалился сержант и, дыхнув в лицо запахом казенной котлеты, заломил руку за спину.

Глава 4. Чапай – соло на трубе

Общая тетрадь в зеленой обложке. На первой странице запись рукой Голомёдова: «Дневник пиараста». Зачеркнуто. Ниже – «Дневник». Тоже зачеркнуто. Чуть ниже – зарисовка сказочного теремка с петухом на крыше. Со второй страницы – записи, сделанные ровным неторопливым почерком.

«…Первое, что бросилось в глаза при знакомстве с хозяином – это светло-голубые, пронзительные глаза и густые, прямо-таки командирские усы. Коричневую продубленную солнцем кожу пересекают светлые овражки морщин, придавая лицу веселое и в то же время задиристое выражение. Он важно пожимает мою протянутую руку и представляется:

– Чапай!

Не совсем ясно, что это – имя, фамилия, прозвище, должность или побуждение к неизвестному действию. Но уточнить как-то не ловко. Судя по Чапаевским усам, все-таки, прозвище, на которое он охотно отзывается.

Дед Чапай невелик ростом. Но в его юркой фигуре до сих пор угадываются остатки былой удали. Под большим картузом – совершенно точно – должен быть казацкий чуб. Но нет, с этим я обманулся. Под картузом пшеничные волосы, здорово разбавленные сединой и едва прикрывающие плешь. Ее он чешет перед тем, как утвердительно кивнуть головой:

– Ну, живи, коли добрый человек…

И я зажил. Первый час прожил неплохо: слушал ходики на стене и гадал в наступающих сумерках – сладко ли будет спаться на такой горе перин с шестью подушками? А потом не то чтобы заскучал. Просто вместе с тишиной избы в душу заползла какая-то неловкость. Захотелось поскорее показать себя хозяевам с лучшей стороны и при особом везении – подружиться. И я двинул во двор.

Солнце закатывается за высокие ворота. Дед Чапай сидит под навесом на чурбаке, заложив ногу на ногу, курит и щурится на оранжевые лучи. Он с пристрастием расспрашиваем меня: кто, зачем, откуда и надолго ли?

Вдохновенно вру. Понемногу лед тает. Так и калякаем о том – о сем. От нечего делать, смотрю на двор, выстланный досками, на домик летней кухни и стайку для скотины. Везде порядок и добротность. Только вот под навесом, где, судя по всему, безраздельно хозяйничает Чапай, другие порядки. На его вотчине установлен верстак, который завален самыми разнообразными предметами от погнутого обруча со старого бочонка до большой резиновой клизмы, перемазанной мазутом. Я с любопытством разглядываю дедовы сокровища, и вдруг совершенно неожиданно мои глаза упираются в огромную медную трубу, которая тускло поблескивает в закатных лучах своими кручеными коленцами и клапанами. Меньше всего ожидал я увидеть здесь музыкальный инструмент, начищенный до блеска… Чапай, проследив за моим взглядом, гордо усмехается:

– Что, нравится мой оркестр?

Я с удивлением киваю головой, но ситуация требует пояснения:

– А вы… Музыкант? Ну, то есть, зачем вам труба?

Чапай досадливо хлопает себя по коленке и вдруг, словно прорывает в нем словесный клапан, разражается тирадой:

– Э-эх! Вас в городе в инкубаторе, что ль, выводят? Зачем… Этот – в клубе директор новый – тоже с городу приехал. Культуру, говорят, научным путем постигал. В училище… Но я тебе брехать не буду – с призвездью мужик. Не понимает тонкостев. Тоже спрашивал: «Зачем?»

Чапай снова обиженно кивает головой, затягивается и продолжает задумчиво:

– Уж и не знаю, отчего во мне такое большое искусствы понимание развилось… Не иначе, тятька с мамкой свадьбу под граммофон гуляли. Вот я у них такой культурный и вылупился! У меня даже работа по культурной линии – клуб сторожу!

Чапай искоса стреляет глазами: оценил ли? Видимо, на мое лицо вовремя выползла достаточно уважительная гримаса, потому что он продолжает уже гораздо веселее:

– Вот я и говорю: этот новый, значится, приехал, первым делом галстук на грудях поправил, а вторым – пошел инвентарь оценивать. Ну и нашел в кладовке оркестр. Под него, поди, еще революцию делали, да так и положили потом до других торжественных событиев. Этот из города языком цокнул и говорит: «Новые порядки заведем! Старье в металлолом сдадим, а на выручку электрическую гитару купим».

Дед задумывается и продолжает грустнее:

– Не знаю, может оно так и надо, по науке-то. Может, если парни девок за клубом шшупать начнут под это электричество, у них детишки пойдут с культурным понятием. Да только нельзя такую чрезвычайную вещь в металлолом…

Он смотрит на меня не то с вызовом, не то с просьбой. Я оглядываюсь на трубу, и киваю:

– Никак нельзя!