Снимем, товарищи, шапки!

– Что?

– Ровнехонько ни-че-го.

Почти вовсе стемнело. Доктор ушел домой. Яков Павлович Юханцев не спеша принялся укладываться на ночь.

* * *

Было около четырех часов утра, когда комиссар вскочил, растрепанный, с постели и несколько мгновений стоял неподвижно, с белым облаком волос над круглой, большой головой. Грохот рос и рос, достигая невыносимой силы. Где-то со звоном сыпались стекла. С треском рухнули перекрытия какой-то крыши. Ольга слушала, застыв в дверях с раскрытым ртом и полными слез огромными глазами. За окном взметнулось пламя. Багровая туча пыли и дыма быстро заволакивала небо. Надежда Александровна подошла к мужу и взяла его за руку.

– Яша… Это – война!

Столбняк соскочил с Юханцева. Он молча принялся одеваться, бешено торопясь, словно спешил обогнать самого себя.

– Папа… – сказала Ольга, стуча зубами, – папа…

Он взглянул на нее. Она ахнула. У ее отца никогда не было таких глаз.

– Война, дочурка… Началась война!

– Папа! А как же… Костя?

Она тихонько опустилась на стул, неслышно ломая тонкие пальцы и с отчаянием переводя изумленный взгляд с отца на мать. Звонко запел телефон. Надежда Александровна схватила трубку:

– Алло!

Кроме хрипа и бульканья, в трубке не было ничего.

– Алло! Алло!

Что-то далекое, похожее на человеческий голос, вырвалось из бульканья и пропало.

– К черту телефон! – крикнул Юханцев.

Трубка жестко стукнулась, падая на рычажок.

– Надя! Сейчас будут раненые… Ты всегда была…

– И буду…

– Сказать Османьянцу и другим?

– Конечно!

– Спасибо!

– Мама, я с тобой!

Юханцев выбежал из квартиры.

…Пo башням, фортам и казармам неслось:

– Война! Война!

Люди с ходу становились к окнам и амбразурам.

Они видели рядом седую голову Юханцева, слышали знакомые голоса командиров и политруков.

Странно было видеть: подбегали без фуражек, без кителей; один или двое – в трусах.

– Товарищ майор! Разрешите пристроиться?

– Кто такие? Офицеры из города. Лежали в постелях, спали, когда…

– Эх, вы! Становись!

Крепость принимала бой.

Противник вел огонь главным образом по цитадели и лишь отчасти – по городу, перенося его с места на место. Так продолжалось около часа. Затем атака двинулась к переправам – к железнодорожному мосту и на только что наведенный понтонный. Здесь, у понтонного, близ деревни, ее встретила пограничная застава. Внезапных нападений для пограничников не существует, – служба их в вечном ожидании, они постоянно начеку. К шести часам утра ружья и пулеметы заставы примолкли – мертвые руки не владеют огнем, – но зато и гитлеровцы до утра проплясали на своих понтонах. Лишь теперь их первые штурмовые отряды высадились на западный остров крепости и затоптались под ружейно-пулеметным огнем цитадели. Крепость отбивала атаку, стреляя не только из окон и амбразур, но и с крыш, и из подвалов, и с чердаков, и из-за каждой двери или водосточной трубы – отовсюду, где может укрыться человек.

Трудно сказать, где было жарче, – здесь или у Муховецкого моста, куда группы гитлеровских автоматчиков прорвались через земляной вал и ворота. И там тоже стреляла всякая щель, да еще и курсанты полковой школы то и дело переходили в контратаку, опрокидывая пробившуюся вперед неприятельскую пехоту на огонь бронемашин, сгрудившихся в воротах, и на штыки пограничников.

Но всего удивительнее складывались дела на южном острове крепости, где находились госпитали и был расквартирован медсанбат. Первые снаряды ночного огня упали именно сюда, на госпитальные здания. Старинные толстостенные корпуса запылали.

– Выноси раненых и больных! – закричал маленький человек в медицинской форме, подтверждая свое приказание таким энергичным движением руки, как будто с размаху разваливал что-то громадное пополам.

– Куда прикажете, товарищ военврач первого ранга?

– В цитадель! – крикнул Османьянц. – А там – по указанию товарища Юханцевой.