Снимем, товарищи, шапки!

Староста подскочил на табуретке. Это был здоровенный рыжий детина из Киля, портовик, проломивший в пьяной драке голову мужу своей любовницы и всегда вспоминавший об этом происшествии с самым глубоким и искренним сожалением.

Барачный староста в лагере – господин положения. Каспар Знотинг жил в свое удовольствие – в тепле, чистоте, сытости – и совершенно не нуждался в том, чтобы делать кому-нибудь пакости. Он был из тех добродушных силачей, которые как бы конфузятся своей силы. Опыт с проломленной головой не прошел даром: огромные ручищи Знотинга, черные, узловатые, похожие на корень старой ветлы, чрезвычайно редко о себе заявляли. Но так как Blockдlteste очень любил порядок, то и это иногда все же бывало. Здесь действовал отчасти самый примитивный эгоизм: если за теплую комнату и хорошую жратву приходится платить порядком. – должен быть порядок. Всякое иное отношение к этому вопросу переполняло Знотинга сперва изумлением, а потом гневом. Это именно произошло и сейчас, когда онс величайшим трудом уяснил себе, что Мирополов не хочет больше быть барачным парикмахером. На столик легла коричневая лапа из пяти гигантских отростков. Грозно пошевелив сперва каждым из них в отдельности, а затем всеми вместе, Знотинг прорычал:

– Видел?

Необыкновенный случай этот взрывал все его прочно отстоявшиеся понятия о вещах. Население лагеря делилось на разряды. Наверху – аристократия. Это – лагерные старосты, писаря, повара. Ниже – привилегированная барачная группа: Blockдlteste, блоковый писарь, парикмахер, оберкапо. Еще ниже – окопавшиеся: подкапники, музыканты, Stubendienst.[60] Дальше шли «удачники» – те, кого судьба поставила на легкую работу. И наконец, все остальные, каторжники в прямом смысле слова, погрязшие в безвыходной доле сокрушительного тяжкого труда и ожидающие смерти как избавления. Мирополов стоял на одной из высоких ступенек этой лестницы. Надо было превратиться в идиота, чтобы по собственному желанию прыгнуть вниз.

– Слушай, – сердито сказал Знотинг, – если тебе, черт возьми, невмоготу больше стричь, мы переведем тебя в уборщики. Где щетка и тряпка, там лишний кусочек хлеба и jeden Tag[61] добавочный литр баланды. Эти вещи останутся при тебе. А?

– Нет, – твердо возразил Мирополов, – нечего лакомиться кусочками. Мы не дети. Единственное наше счастье здесь – в том, чтобы оставаться стойкими.

Знотинг потер пятерней переносицу. Он что-то соображал.

– Да, – медленно проговорил он, – понимаю. Кто тебе это сказал?

– Никто.

– Ты врешь. Это тебе сказал «старый русский генерал». Может быть, со своей точки зрения он и прав. Но ты подумай вот о чем. Срок пребывания в концлагере для таких, как ты, неизвестен…

– Очень хорошо известен, – живо опроверг Мирополов, – скоро, очень скоро…

– Конец войны? Хм! Я понимаю…

Собственно, Знотинг так же, как и Мирополов, все свои надежды на освобождение из лагеря связывал с концом войны и крушением гитлеровского режима. Других надежд не было. Даже в тех случаях, когда срок выхода на свободу уже бывал установлен охранной полицией и утвержден рейхсфюрером СС, заключенные не имели о нем понятия. Пока режим был крепок, Знотинг старался выслужиться и вылез в старосты. Но теперь, когда режим явственно расшатался, даже и знотинги начинали отодвигаться от него в сторону, ожидая свободы лишь от его крушения.

– Почему Россия оказывается непобедимой? Почему этого раньше не было? А?

– Спроси у нашего генерала, – сказал Мирополов, – спроси… Он тебе все объяснит.

– Да, надо будет, – согласился Знотинг.

* * *