Сними обувь твою

– Гм! Досталось, наверно, твоему платью.

– Я его прибрал, сэр. Джимми дал мне свое.

– Очень разумно. А за книги, наверно, и не брался?

– Как же, сэр, каждый день по три часа сидел.

– Молодец. Математикой занимался?

– Больше всего математикой, и еще латынью немножко и географией.

– Так, так, – сказал Генри. – Я вижу, ты не терял времени. Должно быть, отец был тобой доволен.

– Иногда, сэр.

Генри что-то проворчал себе под нос и снова взялся за «Общедоступный справочник»

– это было проще. Ну и путаница! Но раз Пенвирн преуспевает и доволен положением вещей, а мальчик занимается математикой, стало быть он, Генри, выполнил долг благодарности, и теперь не о чем беспокоиться. Хотя чего можно ждать, если мальчик девять месяцев в году живет как джентльмен, а три месяца работает до седьмого пота и от него несет рыбой… Что ж, Беатриса заварила кашу, пусть она и расхлебывает.

Беатриса слушала Артура молча. Дождавшись, чтобы все разошлись по своим спальням, она постучалась к нему.

– Зайди ко мне.

Когда мальчик вошел, она сидела в низком кресле у окна, и он примостился на своем любимом месте, на скамеечке у ее ног.

– Ну, теперь расскажи мне, что тебя тревожит. Он помолчал, обдумывая ответ.

– Я… я немножко сомневаюсь. Тетя Беатриса…

– Да?

– Если человек… чего-нибудь страсть как хочет, очень хочет… всю жизнь. А потом уж он и надежду потерял… а тут вдруг ему счастье в руки… когда и не ждал. А ему оно уже и не в радость.

– Разве твой отец не доволен?

– Не знаю. Иногда вроде и доволен, но это больше, когда… Она ждала.

– …когда выпьет пива… Или выйдет на паруснике, а ветер попутный, и он поднимет паруса… и все глядят да завистничают… завидуют.

Он помолчал минуту и прибавил совсем тихо:

– Душой он не радуется.

Помолчали еще, потом Артур промолвил:

– Это все математика…

– Он надеялся, что ты больше успеешь за это время?

Артур кивнул.

– Он говорит: «Ты пятишься назад; прошлый год ты знал больше».

– Разве он не понимает, что у тебя нет подготовки? В первый год необходимо было вернуться к началу и заложить основы. Я ему об этом писала.

– Ага… да, я знаю.

– Может быть, он думает, что ты ленился? Я писала ему, что ты очень прилежный ученик.

– Нет, он знает, что я старался, не то бы… Нет, он знает.

– Он не бранил тебя?

– Н– Нет. Не всегда. Только… только из-за механики: градиенты, и равновесие, и инерция, и что куда падает…

– Но, Артур, это ведь не для начинающих. Тебе еще до этого нужно многому научиться.

– А он думает – не нужно… думает, ничего такого и учить не надо.

Никак в толк не возьмет, почему я этого сам не понимаю, безо всякого ученья.

Ему-то все и так понятно, почему же я не понимаю? А я не могу. Наверно…

– Да?

– Наверно, я бестолковый.

Она обняла его за шею.

– Не падай духом. На первых порах это всегда трудно. Девять месяцев не так уж много, когда приходится учиться стольким вещам сразу. У твоего отца особый талант, он, видно, не может понять, почему другим людям это нелегко дается. Но со временем ты одолеешь всю эту премудрость, ты мальчик способный и старательный… А теперь расскажи мне о маме.

Артур молчал.

– Разве ты не можешь мне сказать? В чем дело? Она здорова?

– Вроде здорова. Она… ей вроде боязно, – закончил он упавшим голосом.

– Она боится?

– Ага.

– Чего же?

– Папы.

Он поднял измученные глаза.

– Может… мне не надо было приезжать сюда… может, зря я ее оставил?

– Нет, дружок. Не надо было тебе оставаться там. Дома ты всегда был бы яблоком раздора: твои родители слишком любят тебя, из-за тебя-то у них и нелады. Скажи мне, случалось отцу… выходить из себя?

– Д– Да… бывало.

– Он сердился на маму?

– Нет.

– На тебя?

– Только… только один раз. Я сам виноват. Я… я учил алгебру. – Он прерывисто задышал. – У меня не выходило… я старался… я… я непонятливый, нехороший я. Я сам виноват. Я худо поступил, очень худо.

– Разве, милый? Расскажи мне все. Что ж ты такого плохого сделал?

– Поддался сатане. Когда хочешь такого, что не велено, – это ведь грех.

Вас сатана никогда не искушал?

– Очень часто. А чем он тебя искушал?

– Отец велел мне решить задачу, на водоизмещение. Я старался, очень старался.

– Знаю, дружок.

– Но у меня не выходило. Я испугался – и совсем запутался… а потом стал просто так писать… а он пришел и увидел.

– Что писать?

– Да так, глупости. Рифмы и все такое…

– Ты писал рифмы? Объясни же толком. Ты их сам придумывал ?

– Вроде сам. Знаете, как это бывает, – одна строчка, другая, третья, четвертая: та-та, та-та, та-та, та-та. И первая строчка кончается одинаково с третьей, а вторая с четвертой. Вроде как псалом.

– Это были стихи? О чем же?

– Об Иисусе. Как он идет по водам, по морю Галилейскому. «Галилейское бурное море»… только это неправильно. В географии написано, что оно вовсе не море, а озеро. Не знаю… просто это была глупость.

– А отец пришел и увидел, что ты не задачи решаешь, а пишешь псалом?

– Ага. Он их терпеть не может, псалмы. Он сказал: «Уж лучше б ты помер, чем это». И порвал тот листок.

– Он был пьян?

– По-моему, нет.

– И он сильно побил тебя?

– Не очень. Да это бы ничего, только он был такой страшный… Тетя Беатриса…

– Да?