Сними обувь твою

— Пожалуй, он действительно был очень груб, но она сама вызвала его на это. Билл в некоторых отношениях прекрасный человек — лучший моряк во всей округе и безупречно честен, как и вся его семья. Никто из Пенвирнов не украдет и булавки, хотя они живут в страшной нужде. Но у него бешеный характер.

— Ну, — сказал Генри, — право же, памятуя о собственном нраве, Фанни должна бы относиться к нему с симпатией.

— О, иметь дело с Биллом гораздо легче. Но у него бывают черные минуты, когда к нему лучше не подходить. Почти все соседи боятся его, особенно если он выпьет лишнего.

— Так, значит, он все-таки пьет?

— Очень умеренно, по сравнению с другими; все здешние рыбаки время от времени напиваются. Им нелегко живется. Но если уж Билл выпьет с горя, он превращается в настоящего дьявола. И не удивительно. Всю жизнь его преследуют несчастья: разорение, нужда, потеря близких и не слишком счастливый брак; так что он озлоблен против всего мира. Возможно, что, кроме того, у него не в порядке пищеварение от стряпни его жены; впрочем, стряпать-то ей особенно не приходится: картофель да соленая рыба. Ну, так вот, года два тому назад, когда я ненадолго уехал, случилась новая беда. Его младшая дочь, почти дурочка, которой тогда едва исполнилось шестнадцать лет, вернулась домой опозоренная. Она была прислугой в Камелфорде, и какой-то негодяй соблазнил ее. На следующее утро Фанни заблагорассудилось прочесть Биллу нотацию за то, что он не посещает церкви. В заключение она бросила оскорбительный намек насчет его дочери, и Билл, который горд, как Люцифер, послал ее ко всем чертям и посоветовал не совать нос не в свое дело. Она пожаловалась леди Маунтстюарт, и старуха прислала сюда священника, который пригрозил ему выселением.

— Постой, постой, — перебил Генри. — А при чем тут она? Ведь теперь хозяин здесь ты; эти дома больше не принадлежат ей.

— Да, но зато ей принадлежит священник, она платит ему жалованье.

Насколько мне известно, он вошел в дом Билла не постучав и наговорил таких вещей, что его вышвырнули вон. Так вот, когда я вернулся, и Фанни, и леди Маунтстюарт, и священник были уверены, что я немедленно выселю Пенвирнов, и пришли в ярость, когда я отказался.

Генри был явно встревожен.

— Послушай, дорогой мой Уолтер, я, конечно, понимаю, что для его поведения были некоторые основания. Но все-таки человек, который сперва обрушивается с руганью на леди — ну, во всяком случае, на женщину, — а потом поднимает руку на священника… Неужели ты его оправдываешь?

— Нисколько, — ответил Уолтер. — Я считаю, что эти поступки достойны всяческого порицания, но я не так уж уверен, что на его месте вел бы себя иначе.

— А я безусловно вела бы себя так же, — вмешалась Беатриса. — И ты тоже, Генри. Ну, а что произошло потом?

— Отвратительный скандал, и вслед за ним бесконечные булавочные уколы.

Фанни бомбардирует меня письмами, и у меня появилось сразу три врага — леди Маунтстюарт, священник и управляющий.

— Но при чем тут управляющий? — спросил Генри.

— Ни при чем. Просто он не может забыть, как тиранил здешний народ.

Перед моим возвращением он повсюду заявлял, что Биллу придется смиренно просить прощения или убираться отсюда. А Билл скорее позволит сварить себя в кипящем масле, чем смирится перед кем-нибудь. Он считает, что был оскорблен первым и что извиняться должны они.

— — Значит, — сказала Беатриса, — все сводится к извинениям? А нельзя ли сделать их взаимными? Ты умеешь быть убедительным, Уолтер, так почему бы тебе не извиниться перед Пенвирном? Тогда, возможно, он извинится перед ними, и все будет хорошо.

— Дорогая моя, неужели ты думаешь, что я этого не пробовал? Я согласен извиняться перед всеми подряд, лишь бы тут воцарилось спокойствие. Но даже ради спокойствия я никогда не соглашусь выгнать на улицу честного труженика с больной женой и кучей ребятишек только за то, что он груб. Так что мы окончательно зашли в тупик.

— А почему его брак несчастлив? — спросила она.

— Ах да, — сказал Генри, — Фанни наговорила мне бог знает чего о его жене: она, мол, еще хуже, чем он, и может развратить всю округу, но с этим ничего нельзя поделать, потому что ты упорно заступаешься за нее.

Уолтер расхохотался.

— Бедная Мэгги! Трудно найти более безобидное существо. Ее единственные грехи — слезливость и методизм.

— А что она собой представляет? — спросила Беатриса.

— Просто отупевшая от работы женщина, замученная нищетой, болезнями и бесконечными родами, трепещущая и перед Биллом и перед «господами». Она живет в постоянном страхе перед ними и перед мужем и находит утешение в методизме. Это, конечно, приводит Фанни в бешенство, хотя бедняжку Мэгги можно обвинить только в том, что она ходит босиком во время дождя, распевая уэслианские гимны, и убеждает соседей прийти ко Христу.

— Ну, — сказала Беатриса, — Фанни едва ли может считать это преступлением, если она сама требует, чтобы Билл ходил в церковь. А он тоже методист?

— Отнюдь нет. Он ненавидит здешнего методистского проповедника ничуть не меньше, чем священника. А больше всего он, разумеется, ненавидит Фанни.