Снова три мушкетера

Когда солнце, теряя силу и яркость, медленно опустилось за зубцы Тирольских Альп, а над песчаной полосой Лидо ди Палестрино, защищающей от моря порт Венеции и лагуны, уже обрисовалась бледная и особенно таинственная в здешнем воздухе луна, толпы народа устремились из своих жилищ на главные площади Венеции. Охваченные жаждой развлечений и приключений, которые сулил им очередной вечер и надвигающаяся ему на смену ночь, люди разных возрастов, степеней достатка и национальностей собирались веселиться, пить, фланировать в толпе в поисках призрачного счастья или хотя бы мимолетного удовольствия.

На эту толпу глядел из окна человек, время от времени задумчиво покачивая головой.

«Забавная штука, я все никак не могу привыкнуть к милому обычаю венецианцев вставать и веселиться всю ночь напролет. Клянусь шпагой, лучше было назначить это свидание днем. Тогда нас уж точно никто бы не заметил.»

Человек перенес взгляд поверх голов толпы и устремил его к громаде Дворца Дожей, поднимавшейся над городом. Оттуда не доносилось ни звука, как и из освященного веками собора Святого Марка, возвышавшегося над площадью, которая носила такое же название. Этот символ мощи и долголетия республики устремлялся ввысь над площадью, уже запруженной пестрой, красочной и разноязыкой толпой, соперничая высотой с колокольней — Кампанилой, вершина которой, залитая призрачным светом луны, указывала на ночное небо, словно гигантский указующий перст.

«В этом городе забыли о Боге», — покачал головой человек у окна.

Он подошел к столу и еще раз перечитал написанное незадолго до того письмо.

«Милая Шевретта!

Я очень рад представившейся возможности переслать тебе письмо с верным и надежным человеком. Обычным же путем сделать это затруднительно, вследствие неусыпной слежки за моей персоной. Несмотря на то что моя шпага поставлена на службу Республике Св. Марка, а точнее именно по этой самой причине, наблюдение за мной ведется значительно более усиленно, чем за кем-либо другим. Мои гондольеры — тайные агенты Совета, мои лакеи — те же агенты. Так здесь заведено. Сам дож не свободен в своих поступках и не может чувствовать себя полновластным хозяином Венеции.

Я командую далматинской гвардией. Представляю, какое впечатление произвели бы на тебя эти воинственные горцы — дикие, неукротимые и простодушные. Конечно, они не могут сравниться с мушкетерами короля, особенно с тем из них, кто пишет рондо, как господин Вуатюр, но…

Прошу не дуться на меня, милая родственница. Такое хорошее настроение приходит ко мне здесь не часто. Впрочем, надо признать, что жизнь здесь весьма любопытна. Думаю, тебе бы здесь понравилось.

Насколько я могу судить, успехи нашего общего знакомого, который настолько любит красный цвет, что предпочитает его всякому другому, не столь прочны, как кажется. В недалеком будущем его ждут сюрпризы и в Северной Италии, и, возможно, в других местах, которые мне недавно пришлось покинуть волею судеб. Больше сказать ничего не могу.

Я буду рад любым известиям от вас, милая родственница.

Преданный вам, Генрих».

Сложив и запечатав письмо, герцог Роган, а это, несомненно, был он, снова подошел к окну. Назначенный час еще не наступил, и герцог не знал, чем заняться.

Из роскошного палаццо, в котором обитал бывший предводитель французских гугенотов, ставший венецианским наемником, открывался прекрасный вид. Луна уже поднялась высоко, и ее серебристый свет проникал в узкие разрезы улочек, в щели между домами, поднимавшимися прямо из воды, сверкающей дрожащей рябью. Купола и зубцы башен, шпили палаццо величаво застыли в глубоком торжественном сне, но черная вода каналов и лагун, залитая лунным светом, жила своей особой, призрачной жизнью: колыхалась, вздыхая и всплескивая о гранит стен и мрамор ступеней, набегая на прибрежный песок и тихо отступая.

В глубине малой площади — Пьяцетты, подступающей к морю, в ночном небе герцог ясно различил силуэты Крылатого Льва и Святого Марка, покровителя Венеции, установленных на колоннах из африканского гранита.

Площадь Святого Марка заполнилась веселящимся народом, вид которого живо напомнил смотревшему на это море голов герцогу порхание ночных бабочек возле и вокруг пламени свечей.

— Надо писать в Стокгольм, — убежденно произнес герцог. — Уеду в Швецию.

В этот момент часы на соборе Святого Марка пробили одиннадцать раз. Бой часов вывел Рогана из задумчивости. Он прицепил шпагу, закутался в черный широкий плащ и, низко надвинув на лицо широкополую шляпу без пера, спустился в нижний этаж палаццо. Здесь его дожидались два гондольера в традиционных красных бархатных шапочках, которые последовали за герцогом, повинуясь его знаку.

Выйдя в вестибюль, который одновременно являлся и крытым внутренним двориком палаццо, герцог остановился, чтобы дать возможность гребцам спустить на воду гондолу. Несколько гондол лежали на мраморном полу вестибюля, словно выловленные гигантские рыбы. Еще одна, которой обычно хозяин палаццо пользовался в своих поездках, стояла на якоре у крыльца.

— Вот эту, Гвидо, — негромко сказал Роган. — Та слишком тихоходная.