Снова три мушкетера

Дон Иньиго также оказался прикованным к постели. Вы вернулись к своей диссертации, а он лишь принялся читать жития святых мучеников и Господа нашего Иисуса Христа. Вы уже до этого помышляли об аббатстве, а дон Иньиго — никогда. Но, лежа в постели, с трудом оправившись от тяжелой раны и перенесенной операции, основатель ощутил сошествие Духа Святого, властно призывавшего его и указавшего ему путь. Видите, господин д'Эрбле? Все возможно в этом мире с позволения Божьего.

Арамис хотел что-то сказать, но иезуит властным жестом помешал ему это сделать.

— Он отправился учиться — ведь он не знал даже латыни, в то время как вам она уже досконально известна. Вы также оставили службу и поступили в коллегию. Вы сделали больше, приняв монашество.

— Сеньор, вы забываете, что, перед тем как начать учиться, святой Иньиго совершил паломничество в Иерусалим.

— Ничуть. Его позвал туда долг. Вы же, господин д'Эрбле, рискуя жизнью, выполнили свой долг в другом месте.

— Я не вполне понимаю вас, сударь.

— Я говорю о вашей поездке в Тур.

Арамис снова вздрогнул, на этот раз заметнее. Что-то изменилось в его лице, и иезуит понял, что его молодой человек, а вернее — слушатель, насторожился.

— Вам это невозможно сравнивать, сеньор, и мне непонятно, зачем вы это делаете.

— Откуда вам знать, молодой человек, что возможно, а что — нет? Пути Господни неисповедимы и неизреченна милость Его. Наше с вами дело — верить и надеяться. In articulo mortis,[52] не так ли, господин д'Эрбле? Не хотите ли отправиться в Рим? — неожиданно спросил Бонавентура.

— Но мое монашество… Кроме того, я хотел бы завершить полный курс обучения в коллегии.

— Вы продолжите обучение в Риме.

— Есть еще немаловажное обстоятельство, которое удерживает меня, сеньор.

— Какое?

— Я — француз.

— Но и я — не итальянец. Сказано: «Omne solum forti partia est, ut piscubus aeguor».[53] У христианина нет родины, а у члена нашего святого ордена — тем более.

— Но сказано также: «Если твой правый глаз соблазняет тебя, вырви его». Это соблазн, сеньор. Мне хотелось бы отправиться в Вечный Город и припасть к Святому Престолу, но сейчас я не могу себе этого позволить.

— Не надо уверток, сударь. Ваше сердце — в Туре. Что же — это так понятно в ваши годы.

В глазах Арамиса мелькнуло недоверие, не покидавшее его, впрочем, на всем протяжении этого необычного для него разговора.

— Этот соблазн, сеньор, я уже вырвал из своего сердца.

— Вы хотите сказать, что не оставили в нем места ни для кого, кроме Господа?

— Да, сеньор, — твердо произнес Арамис.

Магистр в задумчивости побарабанил сухими пальцами по столу.

— Errare humanum est.[54] Вы еще очень молоды.

— И тем не менее это так.

— Жаль.

— Вы что-то сказали, сеньор?

— Я сказал — жаль.

— Право же, вы говорите загадками, сеньор.

— Вам непонятно?

— Видимо, мой разум слаб, сеньор.

— Не наговаривайте на себя, господин д'Эрбле. Вы догадываетесь, о чем идет речь. Вы из тех людей, которым слова зачастую лишь помогают скрывать свои мысли! Поездка в Тур, захоти вы сделаться немного догадливее, могла бы стать для вас тем же, чем сотню лет назад для дона Иньиго стало паломничество в Иерусалим.

Захоти вы сделаться чуть догадливее, я мог бы стать вашим кардиналом Контарини и ходатайствовал бы о вас перед тем, во власти кого снова произнести: «Digitus dei est hic!»[55] Я не требую от вас немедленного ответа. Поразмыслите на досуге. Но помните: Periculum in mora.[56] Возможно, я не захочу больше повторить того, что сказал вам сегодня.

Вернувшись в свою келью после разговора с магистром, Арамис долго лежал на топчане в полном молчании, не зажигая свечи. Затем он сел к столу и написал несколько строк своим мелким бисерным почерком.

Наутро, направляясь в коллегию, Арамис передал Базену аккуратно сложенную записку. Базен поклонился и исчез. Записку, написанную господином, слуга зашил в подкладку куртки, тщательно подобрав нитки соответствующего цвета, чтобы новые стежки были неотличимы от старых.

Вечером того же дня Базен выехал в Тур.

Глава шестьдесят шестая Прощание с Атосом

Возвратившись в Париж, д'Артаньян в самом деле не помнил почти ничего из того, что ему сообщила ясновидящая Анна Перье. Но он смутно догадывался о том, что Камилла де Бриссар не умерла, хотя иногда ему казалось, что все бывшее с ним в харчевне «Герб Оверии» не больше, чем цветной сон, который сменился неприглядной, серой явью.

Молодой человек испытывал потребность поделиться своим горем с кем-либо близким. Но рядом не было никого из друзей. Он собрался отправиться на улицу Феру и навести справки об Атосе, но что-то остановило его.