Сновидения Ехо

– У всех на второй день появляется такое ощущение, – утешила его Меламори. – Но ничего, потом привыкают. Ты тоже привыкнешь.

– Давай ты сейчас проснешься, – попросил ее я. – Это не тот сон, который мне хотелось бы с тобой разделить. У нас большие про…

– Когда захочу, тогда и проснусь, – отрезала Меламори.

Это явно было только начало большой пламенной речи, но тут она увидела пернатую кошку и забыла обо всем на свете.

– Кто тут такой хороший? – дрожащим от умиления голосом спросила Меламори. – Кто такой славный? Это кто у нас такой ушастенький? Ты ж моя красота!

Миг спустя она уже сжимала в объятиях, гладила, тискала и чесала ручную смерть Иллайуни, забыв обо всем на свете, начиная с меня. Жертва, к счастью, не возражала. И, кстати, со способностью прикасаться друг к другу в сновидениях у обеих не было никаких проблем.

– Одно слово, безумные угуландские колдуны, – вздохнул Иллайуни. – Связался на свою голову.

Впрочем, вскоре он уже показывал Меламори ледяной цветок и вдохновенно читал ей лекцию о природе и поведении смерти. Она слушала его так внимательно, как никогда никого не слушала наяву. Даже на себя снова стала похожа – может ведь, если хочет. Ну или когда забывает, что это якобы ужасно трудно.

А я смотрел на них и обреченно думал: «Что я действительно умею, так это превращать любое серьезное дело в балаган».

– Что ты действительно умеешь, так это превращать любое серьезное дело в балаган, – вслух сказал Шурф. И, помолчав, добавил: – Сейчас я как никогда ясно понимаю, что это твоя самая сильная сторона. Будешь смеяться, но я начинаю верить, что ты и на этот раз повернешь все по-своему. По крайней мере, я уже не могу проснуться рядом с тобой в старой усадьбе. И, что особенно удивительно, совершенно на тебя за это не сержусь. Хотя, по идее, должен бы. Но это твое сновидение. И теперь тебе снится, что я неожиданно стал твоим союзником в этой безумной затее. Ладно, как скажешь, твоя взяла. Но учти: проснемся – голову оторву.

– Ничего страшного, потом приделаешь на место. Ты аккуратный. И руки у тебя, хвала Магистрам, не совсем из задницы растут.

– Сэр Макс, – вдруг окликнула меня Меламори, и голос ее звучал угрожающе, как вступительный аккорд симфонии о конце Мира. – Иллайуни мне все объяснил. Получается, ты тут собирался умирать какими-то нелепыми чужими смертями? Вместе с ними? А меня не позвал? Не верил, что я тоже сумею? Никогда тебе этого не прощу.

Надо отдать ей должное: за все время нашего знакомства это была первая настоящая сцена ревности. И она удалась на славу. В смысле я и правда почувствовал себя виноватым, как ни нелепо это звучит.

Но вместо того, чтобы оправдываться, я сказал Иллайуни:

– Смотри-ка, нас уже четверо. Тебя это не вдохновляет?

– А тебя не пугает? – откликнулся он.

– Мне в кои-то веки приснилось, что я очень храбрый, – усмехнулся я. – Очень приятное состояние. Хоть не просыпайся теперь никогда.

– Неужели правда готов рискнуть? Всеми нами, не только собой?

– Да нет никакого риска. Не забывай: это мой сон. А в моих снах никто по-настоящему не умирает. У меня и наяву-то особо не забалуешь. Я тебе уже говорил: я желаю торжества жизни. А когда я чего-то так сильно хочу, получаю. Неважно, какой ценой. Поэтому если все-таки решишься, две из пяти – мои.

– Не будь дураком. Нельзя умереть, не воскреснув. Нельзя воскреснуть, не проснувшись. А это означает, что вторая смерть может прийти за тобой наяву.

– Но почему ты сразу не сказал? – опешил я. – Ради чего тогда это все?..

– Потому что мне надо было сперва увидеть их своими глазами, а потом принимать решение. Если бы смерти срослись остриями, можно было бы попробовать отпускать их по очереди; на таких условиях я бы, пожалуй, сыграл. А так… Нет, не рискну.

– Ничего, зато я рискну, – упрямо сказал я.

Зря, конечно. Не представляю, как стал бы выкручиваться, если бы он вдруг согласился. Но Иллайуни отрицательно помотал головой.

– Ого, – удивленно воскликнула Меламори. – Что-то ты совсем разошелся.

Она смотрела не на меня, а туда, где бушевало до нелепого желтое, но все равно грозное море – уже не в нескольких метрах внизу, а совсем рядом, так что брызги обрушивались на крышу Мохнатого дома, моего черепичного пирса, который теперь со всех сторон был окружен стремительно поднимающейся, бурлящей как кипяток ярко-лимонной водой.

– Очень красиво, – сказал Иллайуни. – Но красота пространства сновидения не считается серьезным аргумент в споре вроде нашего.

На это его заявление пространство моего сновидения оперативно отреагировало лязгом и грохотом, настолько невыносимым, что я сам сложился пополам, пытаясь хоть как-то уменьшить площадь своего тела, для которого эти звуки были хуже побоев. Иллайуни побледнел до прозрачности, но не дрогнул, а Меламори и Шурф хором закричали мне: «Прекрати!»

Уж не знаю, как бы я доказывал свою невиновность, если бы источник невыносимых звуков не объявился перед нами собственной персоной. К нам приближалась настоящая великанша, такая огромная, что море ей было натурально по колено, а голова утопала в сизых небесных тучах.