Сновидец

День за днем он пробирался на юг — в земли, которые избегали и Глаза Неба, и найры, и даже звери. Эти однообразные громадные леса мало походили на знакомые ему. В них царило молчание. Свет гас в непроницаемом своде сплетённых крон и на редких полянах солнце слепило глаза, привыкшие к полумраку. Формы веток, рисунки коры на них были неисчерпаемы. Громадные, как ладонь, бабочки вились мягким смерчем, как осколки перепутанных радуг, и от мелькания их блестевших жирным металлом крыльев у Вайми рябило в глазах. В дикой борьбе за свет сплетались миллионы побегов, спутанных так, что в них он порой застревал, как в сети. Масса цветов — кроваво-красных, пугающе-оранжевых, удушливо-фиолетовых, ослепительно-белых — с неистовой яркостью и пестротой горела на тёмной зелени листьев, круглых, овальных, узких, тонких и толстых, как лепёшки, с ноготок, с тарелку и с дверь размером, резных, глянцевых, шерстистых, игольчатых, дырчатых, мятых и ровных, липких, колючих, маслянистых, гнутых и скрученных. Вайми с трудом дышал слитным густым ароматом бесчисленных цветов и уходил с этих полян ошалевший. Но вся жизнь южных лесов бурлила на их опушках. В их глубине никто не жил, страшась бескормицы, более лютой, чем в любой пустыне.

Погружаясь вновь в лесной сумрак, Вайми ориентировался лишь по уклонам, по течению ручьев, да по косым солнечным иглам, изредка пробивавшим листву. Прогалин он избегал — вокруг них на деревьях жили крохотные пёстрые лягушки, их слизью он смазывал свои стрелы. Их яд убивал за несколько ударов сердца, попадая даже в крохотные царапины — а здесь везде торчали твёрдые, как железо, колючки. Но в глубине леса пройти было трудно. Неровные, в буграх и ямах, нагромождения опавших листьев и гнилых веток были податливо-вязкими. В этом сыром месиве медленно копошились сизые черви, по размеру напоминающие змей. Босые ноги Вайми тонули в рыхлой, казавшейся бездонной массе. Сквозь неё зловеще-точными кругами пробивались белесые поганки, тяжело пахнувшие сладковато-приторной, животной гнилью. Покрытые плесенью глубокие лужи гниющей воды казались причудливыми цветными коврами. На гребнях хребтов, где деревья росли реже, Вайми встречал все прелести опушек — впридачу с непроницаемыми зарослями колючих кустов. Здесь иногда мелькала тень зверя, бесшумно исчезая в сумраке, — часто быстрее, чем он успевал узнать его. Ночью здесь царила та же глубокая тишина, её нарушал лишь странно-жалобный шорох листьев и резкие крики ночных птиц. В непроницаемой тьме на земле мертвенным, не освещавшим ничего обманным светом, тлел странный узор истлевающей гнили. Вайми казалось, что он парит над бездной какого-то совершенно чуждого мира и, после того, как он, засыпая, смотрел на него, ему грезились сны о тьме без света, тьме, где зрение заменяли ощущения словно бы вывернутого наизнанку тела, тьме, в которой он ощущал всю глубину этой бездонной черной пропасти. И в ней были обитатели, да. Бесплотные, но мыслящие. Когда сознание Вайми соприкасалось с ними, он познавал всю бесконечную чужеродность этих созданий, их память, уходящую в такие бездны времени, что они сами не ведали их дна. Они хотели ввергнуть в свою тьму его родной, привычный мир — естественное и понятное желание, однако в душе Вайми оно отзывалось диким ужасом. Он не знал ничего страшнее, чем жить в мире мрака, даже не потому, что он не сможет там видеть, совсем нет. Потому, что он сможет чувствовать… как бы ощупывая мир вывернутыми внутренностями, и эти его чувства, его боль будут тянуться в места, где даже мертвая материя вопит от ужаса… От таких снов он вскрикивал, просыпаясь. И потом долго сидел с напряжёнными мышцами, сжавшись в тугой, дрожащий комок.

С каждым днём пути лес становился всё гуще и непроницаемее. Исчезли поляны, гигантские упавшие стволы заграждали дорогу непреодолимыми осклизлыми баррикадами. Избегая непроницаемых колючих завес из свисавших сверху тонких, упругих, как проволока, стеблей, Вайми пробирался на четвереньках в промоинах, под плотной массой нависавших ветвей. Влажная земля мягко подавалась под его ладонями. Юноша полз вверх и вверх в этом лабиринте, не обращая внимания на кишевших здесь всюду громадных насекомых. Постепенно становилось всё прохладнее, точно он попал в глубокое, сырое подземелье.

Уже совсем стемнело, когда склон кончился и Вайми поднялся на южное плоскогорье. Ни одной звезды не блеснуло сквозь зелёный свод. В непроницаемой тьме он долго взбирался на дерево, цепляясь за большие трещины в коре, чтобы в гладкой развилке широченных ветвей устроится на ночлег. Сильный ветер бушевал где-то наверху. Вайми долго лежал без сна, прислушиваясь к гулу леса, очень похожему на шум волн. В полудрёме ему грезились огромные валы, набегавшие на скалы, но их вода была почему-то белой, как молоко, и это необъяснимо пугало его.

Когда он проснулся, вокруг ещё висела тьма. Первые отблески рассвета без следа гасли в сплошном тумане. Вайми ощущал его кожей. Наконец, призрачное сияние медленно просочилось сверху — и перед ним предстало подавляющее, угрюмое зрелище.