Сновидец (СИ)

Ему начали сниться странные, тревожные сны — в них мир замирал, превращался в картину. Он ни с кем не говорил об этом, но все его чувства предупреждали о приближении большой беды. Она должна была обрушиться внезапно и изменить мир — стремительно, страшно и бесповоротно. Вначале Вайми считал, что это лишь его страхи, — и с ужасом стал замечать первые признаки конца: всё как бы замедлилось, между движением и мыслью появилась едва заметная пауза — и она постепенно росла, исчезая лишь ночью, когда мало что двигалось. С реальностью мира тоже творилось что-то странное — иногда деревья становились прозрачными и сквозь них просвечивало небо, иногда его рука уходила в камень, как в ничто, не встречая сопротивления. Всё как бы истончалось, но не только: всё как бы цеплялось друг за друга. Вайми видел, как плод, сорвавшись с ветки, не долетел до земли, повиснув в воздухе, — и его никакими силами нельзя было сдвинуть с места. Но самое тревожное творилось с его зрением — оно стало каким-то разорванным. Стоило ему повернуть голову — вид оставался прежним, а потом сменялся резким рывком, причем порой по частям, необъяснимо и страшно. Вайми ходил сам не свой, едва замечая остальных, столь же пришибленных и безмолвных. Он спас свой народ, да. Но что-то он сделал не так, в чём-то ошибся — и мир распадался на глазах. Вот только его память говорила, что первые признаки ЭТОГО появились ещё очень давно, в его детстве, и он тогда просто не обратил на них внимания. Юноша понимал, что конец наступит быстро. Он не будет мучительным, но уже никто не сможет ему помешать.

* * *

Вайми пытался бороться с происходящим, но тщетно. И он начал познавать страх — не перед смертью, нет — перед тем, что их с Линой любви придёт конец. Ночами он лежал без сна, прижавшись к спящей девушке, крепко обнимая её. Лина была единственным близким ему существом, и Вайми больше всего на свете боялся потерять её. Он знал, что это неизбежно. У них ещё оставалось какое-то время, оно истекало, но Вайми изо всех сил старался вобрать её, прикрыть её собой. И это получалось — хотя бы частично. Лину одну не затронуло нарастающее замедление — но тем сильней оно охватывало других, и Вайми терзал мучительный стыд, ещё более сильный, чем стыд умолчания. Лишь его любимая и друг знали, что он виновен в начале войны. Если бы тайна открылась — его убивали бы обстоятельно и долго, несколько дней, однако стыд не становился от этого слабее. Но, даже сознавая неизбежность конца, Вайми не желал страдать. Он убегал от реальности в самое начало их с Линой любви, переживая заново её рождение…

* * *

В тот день он, пятнадцатилетка, пошёл в лес, скорее погулять, чем на охоту. Он блуждал в зарослях с рассвета, поднимаясь на холмы и пробираясь по дну тёмных, болотистых долинок. На закате он привычно залез на дерево и уютно устроился среди толстых ветвей. Темнело, но Вайми не хотелось спать. Посматривая вокруг из-под лениво опущенных ресниц, он вдруг заметил на ветвях подвижный красноватый отблеск — где-то не очень далеко горел костер. Встревоженный юноша быстро соскользнул на землю.

Тихо пробираясь в ту сторону, он сперва ничего не слышал, но вскоре его чутких ушей коснулись знакомые звуки — ритмичное хлопание ладоней и пение. Вот оно что! Ему невероятно повезло: где-то рядом, укрывшись в укромном уголке от назойливого внимания парней, танцевали девушки. Он шёл вперед осторожно, ощупывая пальцами ног землю прежде, чем ступить, но едва не упал, оскользнувшись на крутом склоне. Юноша схватился за ветку, потом беззвучно съехал на голой спине вниз. Осторожно выглянув из-за толстого дерева, он увидел на дне балки небольшую полянку. На ней, вокруг маленького костра, сидели пять или шесть девушек — они напевали и хлопали ладошками в такт ещё двум, танцующим. Танцы в племени были нехитрые — себя показать (в основном, это почему-то удавалось девчонкам), а ритм, за неимением музыкальных инструментов, отбивали сами зрители.