СНТ

Но китайца одёрнула старуха, сидевшая впереди:

– Это не самое главное, главная задача – борьба с масонами.

Я чуть не плюнул от обиды.

– А я вот Ленина видел, – сказал кто-то.

Все разом бросили спорить и повернулись к старичку в кепке.

– Лет двадцать как, я тогда жениться думал. Или не жениться… – Старичок опирался на палку, а теперь даже положил голову на её рукоять. – Ленин, он ведь для каждого свой. Печник придёт к нему – он как печь, а художник какой-нибудь – он как картина. Главное, он понятный очень. Вот одна бабушка партийная приехала на съезд, Ленин к ней ночью пришёл и говорит: «Так и так, надо Сталина из Мавзолея вынести – тяжело мне вместе с ним лежать». Известный факт – так она с трибуны и рассказала. Никто не посмел перечить.

– А вот не надо было выносить, – возразил кто-то.

– Может и звездой воссиять, – закончил старичок.

– Вождь не был звездой, – опять вмешался тот же голос. – Звезда – признак демократического общества. Вождь был сакрален и спрятан. У него только горящее окно в Кремле, а звёзды – для эстрады. Там, где эти ваши безумные козлистки и лемешистки, а также подглядывание за кубанской казачьей делегацией вполне в стиле делегации венской.

– Вы о чём, мужчина? – обиделся кто-то. – Никаких козлисток давно нет!..

– А я бы спросила насчёт кооперативов. Будут ли ещё кооперативы, – не слушая никого, сказала себе под нос старушка в платочке.

* * *

Всё это давно напоминало очередь пенсионеров в поликлинике, и я пошёл прогуляться – мимо чудовищной групповой статуи Меркурова «Рабочие несут гроб с телом Ленина». Она была страшна как групповой адский грех, вернее, как наказание за него. Рабочие были похожи на мертвецов и, казалось, валились куда-то в преисподнюю со своим страшным грузом. А Ленин, как и положено, казался живее их всех.

Я пошевелил волосами, разглядывая её, и пошёл к зиккурату вокзала, издали похожему на Московский университет.

Сзади меня послышались шаги – кто-то нагонял меня по склизкой полевой дороге. Когда мы поравнялись, фигура путника показалась мне смутно знакомой. На всякий случай я кивнул, и человек ответил тем же. Мы где-то виделись с ним, но где, я не мог припомнить.

– Уже принял? – спросил он.

Я, не совсем ещё догадавшись, о чём он, ответил, что нет.

– Это ничего, он всех принимает.

– А вам что сказал?

– Не важно, что он говорит, важно – как. Он может вообще ничего не говорить – когда я вошёл в кабинет, то увидел фигуру человека, вписанного в круг, а в центре – мотор. Я сразу узнал его – это была турбина Глушко. Даже лопатки турбины были видны. И я сразу понял, о чём это, – надо подписывать контракт с китайцами.

– Ну, раз турбина… – протянул я.

Но мой спутник торопился к станции. Впрочем, я уже догадался, что ожидают люди в зале. Какая там экскурсия, когда тут такое!

Когда я снова вернулся в зал ожидания, спор горел с новой силой. Вслушавшись, я понял, что хоть произносятся те же фразы, но спорят уже совершенно другие люди. Я сверился с номерами – было видно, что сидеть мне ещё долго.

Меж тем рядом говорили о высоком – то есть о русской культуре.

– А вы Лихачёва Дмитрия не любите, а он страдал за ны при Понтийском Пилате. Ему говорили: отрекись от «Слова о полку Игореве», а он говорил: «Ни хера! Режьте меня, кормите меня тухлыми соловецкими раками!» Так всех раков и съел. Нет больше на Соловках раков. А монахи разводили-разводили.

– Не надо ёрничать! К тому же у нас не было ничего одноразового! Вот про что надо спрашивать! Нужно одноразовое?

– Ну почему? Солдаты были одноразовые. Много чего одноразового было.

Кто-то другой говорил:

– Какое ж у Зощенко-то порядочное образование? Позвольте спросить? Вахлак вахлаком! – надрывался кто-то.

Над ухом у меня бубнили:

– Вот один солдат пришёл – и увидел только чайник. Большой чайник, мятый такой, алюминиевый. Зато с кипятком. А вот один художник был неблагодарен. Практически ничего не видел, только чёрный квадрат на фоне белой простыни. Стал формалистом, и все дела.

– Да, теперь все стыд забыли – если бы человек что-то сказал о себе, а тут он требует. Я очень тщательно стараюсь исполнять обязательства, а тут этих обязательств не вижу. Почему ко мне подходит человек, который говорит «Дай». Почему я должен? Мне кажется, это неправильно.

Под эти разговоры я уснул.

Наконец меня кто-то тряхнул за плечо. Это был старик, который сделал мне знак пересесть к дверям.

Приближалась моя очередь.

Старик рассказал, что уже один раз был здесь, и когда его впустили внутрь, то он увидел странную конструкцию из стеклянных трубочек и колб. Не будь дураком, он понял, что это перегонный куб.

Вернувшись к себе в деревню, старик сделал из этого соответствующие выводы – и точно, через месяц Горбачёв издал соответствующий указ, и водка стала по талонам.

* * *

Время тянулось, как дешёвые конфеты моего детства, – я то засыпал, то выныривал на поверхность, туда, где шли бесконечные разговоры о предсказаниях. Я представлял, что́ мне явится за дверью, и никак не мог представить, я думал о том, сумею ли я понять предсказание или так и пойду по жизни смущённый и неразъяснённый.