СНТ

Она представила это странное зверьё, сирина и струфиона, а также онокентавра, и уже не понимала, спит или слушает, но, выплывая на поверхность сна, а потом ныряя на глубину, ощущала себя девочкой, что стоит у калитки в лесу. Она слышит хруст веток под лапами зверя, ещё невидимого в сырой холодной темноте, но вот – как две звезды, два самолёта, две фары – зажигаются его глаза, и Мысленный волк уже беззвучно выходит из кустов орешника, обдавая её жаром своего дыхания.

Когда она проснулась, рядом никого не было. На столе был кофейник, ещё горячий, явно приготовленный для неё. Утреннюю сигарету она выкурила уже на веранде и решила, что зайдёт к хозяину после работы.

Но на обратной дороге со службы официантка обнаружила, что заветное окно не горит. Около столба стояли председатель правления с электриком. Председатель смотрел, как небо постепенно становится звёздным, а электрик проповедовал нравственный закон распределительному щитку. Отвечая на незаданный вопрос, председатель объяснил, что товарищество не обязано оплачивать забытый хозяевами свет. А вчера пришла официальная бумага о смерти старухи. Какой старухи? Ну этой, внучки, отвечал председатель. А внук? Про внука ничего не было известно, зато её спросили, не тяжело ли работать в кафе. Не тяжело, а вот название дурацкое – почему «Пеликан»? Что за пеликан? Откуда? Ей велели не расспрашивать.

– А, – сказал председатель. – Открою этот секрет, мне всё равно. Хозяин тутошний, из местных – зовут его так. Просто авторитет какой-то.

И девушка пошла к себе, оставив за спиной этих двоих. С каждым шагом их голоса становились тише, и в этой тишине проявлялось медленное движение ежей в траве и хруст веток в лесу.

(ночной самолёт в дачном небе)

Они кажутся фантастичными, как казался ещё недавно и сам атомный самолёт.

Борис Ляпунов. Вокруг шарика (Огонек. № 18. 1956)

Мы сидели на крыльце в сгущающихся сумерках. Наши матери выглядывали – как мы там, и меня веселило, что они боялись, не покуриваем ли мы. На дачах были тысячи мест, где это можно было сделать тайком, а они боялись, что мы будем курить прямо у них на глазах. Да и бояться надо было совсем других веществ, не табака теперь все боялись.

А уж наши отцы задымили сразу после ужина.

Их фуражки висели рядом – у моего отца околыш был голубой, а у Лёхиного – чёрный. Они всё время шутили, что, дескать, один должен сбивать другого, а тот должен бомбить первого. «Сами не летаем и другим не даём!» – приговаривал Лёхин отец. А вот Лёха всегда завидовал моему шлему, настоящему шлему пилота, чёрному, кожаному, с вставками для наушников. У его отца такого шлема не было, зенитчикам лётные шлемы были не положены. Правда, и мне мать запретила носить этот шлем – если я затягивал ремешок на подбородке, то не слышал уже ничего, а она боялась, что я попаду под машину.

Я бредил авиацией и представлял себя в кабине бомбардировщика – в кожаной куртке, в шлеме, с планшетом, откуда перед вылетом надо достать конверт с указаниями – точно, на Берлин, мы готовы к этому, и моторы нашего ТБ-7 уже ревут на старте, мы знаем, что вряд ли вернёмся на родной аэродром, прощай, мама, прощай, Лёха…

Мы жили на соседних дачах, и в городе наши дома были неподалёку.

Дружили наши матери, дружили наши отцы, и мы с Лёхой жили как братья.

Сейчас отцы наши крепко выпили, и мой остался на веранде – сидеть и смотреть на чужую работу. Дача – это всегда много посуды в холодной воде. Тарелки стучали друг о друга, тихо звенели вилки.

Лёхин отец вышел к нам, как раз когда в небо россыпью бросили крупные августовские звёзды.

Там, в вышине, мигал разноцветными огнями заходящий на посадку самолёт. Ещё выше по небу медленно двигалась белая точка, и я подумал, что это, наверное, спутник или космическая станция.

– Да, – сказал Лёхин отец, – много всего в воздухе нынче болтается. В мои-то времена…

Лёха скривился, и я знал почему – сейчас его отец будет вспоминать, как начинал службу.

Мы слышали этот рассказ не раз – и всегда вот так, после шашлыков, когда Лёхин отец приходил в сентиментальное состояние.

Он и выглядел в этот момент моложе.

А рассказывал он всегда о том, как начал служить в зенитном полку, одном из многих, стоявших под Москвой. Эти полки встали там ещё при Сталине, а ракеты для них придумал сам Берия. Ну или сын Берии, или внук – всё равно. Мы как-то ездили на велосипедах к такому месту: нам рассказали, что это огромные сооружения. Их строили странные люди – зэки, и после эти бетонные штуки не стали ломать, потому что как начали, так обнаружили, что внутри толстенных стен эти самые зэки и замурованы.

Никаких скелетов мы не нашли – военная часть была в запустении, всюду валялся мусор, и местные пацаны, судя по пустым бутылкам, уже выпили там целое море пива. Честно сказать, местных мы боялись больше, чем скелетов.