Сны Черной Жемчужины

Я точно не была наивной девушкой с блестящими глазами. Неприспособленная, порой с паранойей, но и до боли неуверенная в себе. Побочный эффект роста без защиты от других людей, вторгающихся в мои сны. Я отдалилась ото всех, кроме Марлин и мамы, но я знала, как выглядит нормальное. Эта изоляция была фатальной ошибкой — любой, кто пробирался мимо моей защиты, становился ужасно важным.

«Он использует тебя», — сказала Кои-борец.

«Но он не хочет тебя бросать», — прошептала девушка, чье сердце качало пылкую кровь, становясь нежным и слишком большим для грудной клетки.

До боли желать доверять Кену и быть способной верить Кену было разными вещами. Поцелуи с ним ощущались как спасение, возможность касаться и чувствовать, не боясь навязчивых фрагментов. Его фрагмент с лесом был таким невинным, что манил меня как убежище. Но не могли ли сны об убийствах Мангасара Хайка запугать меня так, что я слепо поверила первому парню с мирным сном о лесе, глазами цвета кофе и очаровательно приподнятой бровью?

Кои-борец считала, что Кен не заботился, а действовал в своих интересах. Кен держал добычу при себе. Мы, баку Хераи, были ценными и для Зеркала, и для Совета. И мне не нравилось, что это делало меня пешкой.

Только Марлин могла манипулировать мной. Она заслужила это право, прожив со мной все эти годы. Я не собиралась таять на месте, потому что Кен в бреду сказал, что не может меня отпустить. Если он был старым, как папа, мог сказать такое уже сто раз.

Я убрала руку с груди Кена и вытянула болящие ноги. От сэйзы болели колени, хоть под моей попой была подушка по примеру Кваскви.

Холодный ветерок пронесся по моей спине. Я подняла голову и увидела рядом Юкико, терпеливо ждущую, пока я встречусь с ней взглядом. Я вздрогнула. Ее глаза были прозрачно голубыми, как изо льда.

— Ох, здравствуйте, — сказала я, краснея.

Снаружи донесся гул грома, и тихий шелест весеннего дождя зазвучал на черепице музея.

Юкико слабо кивнула, приподняла изящные белые брови. Спрашивала, что я делаю? Она не произнесла при мне ни слова. Я не была сильна в невербальном общении.

— Кен, вроде, в порядке. Он уснул от препаратов, но отдыхает мирно, — сказала я ей.

Юкико покачала головой, чуть поджав с недовольством губы.

— Спасибо… что заботитесь о папе. Он тоже выглядит мирно, — ледяные глаза приковали меня взглядом к месту, и мне казалось, что я упустила что-то важное.

— …мы дали слово, — говорил Мурасэ у стола. — Хафу не могут нарушить перемирие.

— Почему нет? — Бен вскочила, сжимая кулаки по бокам. — Мы пытались следовать правилам Совета, но это привело только к бессмысленным встречам. А в это время Черная Жемчужина страдает. Это не правильно.

— Она помогает нам жить, — отметила Мидори, но Бен отмахнулась. Она решительно взглянула в мою сторону и ушла, бормоча.

— Что же делать с детьми в это время? — сказал Кваскви на английском.

Я вздохнула. Я не могла вынести неподвижное молчание Юкико. Ее ожидание давило на меня, словно раздражение, когда не удавалось вспомнить чудесный сон, резко проснувшись. Я была близка к тому, чтобы нести бред вслух, чтобы заполнить пустоту.

Она протянула руку и перевернула ладонь.

— Н-не думаю, что это хорошая идея, — пролепетала я. Ни за что. В меню сегодня не было замерзших фрагментов. Дрожь бежала по моей спине.

Юкико посмотрела на меня, приподняв тонкий нос, бросая мне вызов. Я не собиралась вестись на это. Мне было нечего доказывать. Я пережила Хайка, Улликеми и Черную Жемчужину. Я была не в настроении для ментального обморожения.

Гром раздался над головой, и я вздрогнула. Кваскви взглянул на меня, но Мурасэ, Мидори и Пон-сума продолжали жаркий спор.

— Простите, но мне придется их побеспокоить. Я проголодалась, и…

Юкико молниеносно вскочила с колен, поймала мою голову своими ледяными ладонями и прижалась лбом к моему. Она выдохнула холодный туман, окружив нас тишиной и морозом.

Мое сердце сжалось с болью, словно я прыгнула в море в феврале. А потом, с усилием, оно забилось снова, но медленно, очень медленно. Звуки доносились искаженно. Голос Мурасэ был невозможно низким, как у Джеймса Эрл Джонса, а часы на стене с лягушонком Кероппи отсчитывали секунды громко, но протяжно.

Переход в сон Юкико отличался от всего, что я испытывала раньше. Ни кружения, ни рывка. Просто медленное угасание до белизны. Гром, биение сердца и стук часов отдалялись, я словно двигалась по длинному туннелю. Сны Иных были яркими, и белизна была невыносимой, а прищуриться или закрыть глаза я не могла. Медленно белое покрытие стало миллионом кусочков льда, и они росли, становясь прекрасным сложным кружевным узором. Кружево из инея было видно и краем глаза, и я смогла повернуть голову. Дыхание покидало мое тело белыми облачками, добавляя узорам красоты.

Тихо. И неподвижно. Между одним ударом сердца и другим все замирало. Не было ни страха, ни тревоги… только тишина. И красота.