Сны чужие

Ночь, как черный нетопырь,

Крыльев развернула ширь.
Тысяч звезд глаза горят,
Тяжек тьмы холодный взгляд,
Месяц злобно щерит рот.
По домам сидит народ,
В окнах свет давно погас…
Мертвый час… четвертый час.
Ночь по улицам плывет:
То ли ищет… То ли ждет…
Вот пред ней бетонный бок,
Мрак обнял высотный блок,
Тьма сочится в щели рам -
Что-то происходит там…

В жаркой, влажной духоте

Парень бьется на тахте…
Скрип зубов, дыханья сип,
Может плач, а может всхлип,
Может стон, а может вой…
Снится парню СОН ЧУЖОЙ…

Режет небо сталь клинка…

Жизнь дешевле пятака,
Совесть, долг - один обман,
Верность - призрак, честь - туман,
Утром - принц, а в полночь - труп…
Берегись, коль ты не глуп!
Выбирай: измена? Ложь?
В грудь стрела? В затылок нож?

Только боль, и только страх…

Устоять бы на ногах,
До рассвета бы дожить…
В сече жизнь не положить…
Бой принять не одному…
Встать спиною к своему…
Да понять бы, кто ж тут свой…
Снится парню СОН ЧУЖОЙ…

За окном светлеет ночь,

Утро сны прогонит прочь,
Потерпи еще чуток,
Ну, минуту… Ну, пяток…
Тело судорога рвет,
Пробуждение грядет…

Открываются глаза,

По щеке бежит слеза,
Меж ресниц сочится свет…
- Что за черт?!… О, Боже, нет!…

Ведь вокруг, со всех сторон

Тот же СОН… Кошмарный СОН…

Глава первая

С деловитым треском костер пережевывает толстые корявые сучья. Пламя жадно вылизывает чернеющую, скручивающуюся от жара кору, забирается в трещины, ползет по гладкой, обнаженной древесине. Яркие отсветы мечутся по темным каменным стенам, дрожат в бурунчиках бегущей воды, оранжевыми бликами тонут в глазах сидящего у костра…

Вот так же, наверное, сидели, глядя в жаркое пекло раскаленных углей, его далекие предки, уцелевшие в Нашествии Бездны и нашедшие себе новый дом по другую сторону считавшегося дотоле безбрежным Великого Моря. Когда первый Род высадился на западном побережье и перевалил через Горы Надежд, перед выжившими открылся мир дикий и прекрасный. Но тем фэйюрам было не до красот земли, которой предстояло стать новой родиной их детям и детям их детей. Сидя у походных костров, они невидяще глядели в пламя, вспоминая неприютные скалистые берега, давшие жизнь многим поколениям барсков и кальиров…

Точно так же, как смотрят сейчас в этот костер глаза, еще совсем недавно видевшие совершенно другую жизнь… или тех жизней было две? Впору схватиться за голову и завыть от бессильной тоски. Вот только толку с того? Утраченного не вернешь, а половинки разорванной судьбы не склеишь, и не сошьешь воедино сапожной иглой. Особенно если "половинки" эти так плохо меж собой стыкуются.

Раненый, лежащий у очага, давно перестал бредить, провалившись в глубокий целительный сон. Ничто не мешает просто сидеть, следя за гипнотической пляской языков пламени и вспоминать… Годы детства уже канули в бездну времени, два десятка лет промелькнули в воспоминаниях клочками пережитых событий, радостных, тяжелых, а подчас и просто пустых, неведомо как оказавшихся среди прочих, памятных. Перед застывшим, немигающим взглядом течет сейчас та часть прожитой жизни, которая стала в его судьбе, без сомнения, поворотной… Или их, все-таки, было две?… Две жизни… Две судьбы… Две памяти…

* * *

Угли раздраженно шипели и потрескивали, когда капли жира с нанизанного на шампуры мяса стекали вниз, мгновенно превращаясь в ароматный пар, действующий на обоняние с безотказной мощью.

- Ма-а-ама родная, - простонал Серега, - еще пять минут ожидания в этих запахах и я сожру собственные кроссовки!

- Не советую, - с самым серьезным видом заявил Колька, аккуратно поворачивая лежащие на кирпичах шампуры, - их небось в Китае делали. Неизвестно из чего они их склепали там, какой дряни в красители добавили. Вот отравишься, сляжешь, а нам потом тебя до больницы на своем горбу переть. Да, Олеж?