Сны и сновидения

– Цинь Ли, тебе пять лет и у тебя прелестный голосок. Мы будем разучивать отрывки из китайских опер, и ты будешь петь то, что я тебе покажу. Надо, чтобы люди не забывали свою культуру, чтобы война отступила перед душой. Помни, что душа бессмертна. Так я стала соучастницей дядюшки Ли.

Конечно, я многое, почти ничего тогда не понимала, но точно знала, что дядюшка Ли самый добрый человек на свете. Все птицы и звери, бездомные кошки и собаки признавали его и давали себя лечить, а люди с нетерпением ждали его появления. Когда он приходил в деревню, устраивался праздник, когда подходил к монастырю – монахи выходили навстречу. Но, не забудьте, кругом бушевала война. Она как бы обтекала нас стороной. Однако, если дядюшка Ли видел убитого, он предавал его земле, если раненого – оказывал помощь. Неважно, из какой армии был пострадавший.

О дядюшке Ли уже при жизни ходили легенды. Говорили: «Есть человек, который придет и утешит. Есть человек, который оплачет с тобой твоих близких, омоет твои раны. Есть человек, который помнит Путь и никогда не сходит с дороги. У него есть волшебная музыка и девочка, которая поет серебряным голоском».

Однажды мы вошли в сожженную деревню. Смрад испепеленных тел стоял в воздухе. Пепел покрывал землю и носился над головой как демон, который питается духом войны и, удовлетворив свою утробу, ложиться на землю, свернувшись как змея. Посреди огромного пепелища стоял мальчик лет семи. Черноволосый, оборванный, грязный и босой. В руках он держал отрубленную солдатами голову своего отца, он держал ее за волосы, и кровь капала темными каплями, а глаза мальчика горели красными углями, как у волка.

Дядюшка Ли молча подошел к мальчику. Взял у него из рук страшную находку, и так же молча закопал ее в землю. Потом, ничего не говоря, сел возле мальчика, знаком приказав мне сесть рядом с собой, и просидел так весь вечер, всю ночь и все утро. Когда солнце встало прямо над головой, он поднялся, взял мальчика за руку и повел за собой.

Позже Вэй И говорил, что если бы дядюшка Ли сказал бы хоть слово, он или убил бы его, или убежал и погиб сам. Но дядюшка Ли знал Великую науку: когда нужно говорить, когда молчать. Ибо молчание, чаще всего, важнее пустых слов.

– Молчи, – повторял дядюшка Ли, – и Дао само придет к тебе; когда ты весь погрузишься в себя, бесконечность находит тебя.

Со временем он стал обучать медитации и меня, и Вэй И. Мы были хорошими и послушными учениками, потому что любили дядюшку Ли. Он заменил нам родителей и предков, учителей и друзей. У нас была своя маленькая семья, в которую мы – я, Вэй И, не хотели никого допускать. Часто, когда дядюшка Ли помогал кому-то, мы ревниво следили за ним. Нам он давал очень много, а мы хотели еще и еще.

Меня дядюшка Ли обучал пению, как это я уже сказала, со временем к традиционной китайской опере он прибавил и итальянские арии. Очень сложно было переходить от одного к другому. Голос переставал слушаться, но я так почитала дядюшку Ли, что старалась сделать невозможное. Для Вэй И он нашел другой путь. Он обучал его древним танцам, а для разминки мы каждое утро часа два делали гимнастику и изучали позы и движения из боевых искусств монастыря Шаолиня.

Казалось, дядюшка Ли знал и умел все. Однажды я пренебрегла почтением и прямо спросила его – когда он всему обучился.

– Знать все невозможно, – улыбнулся дядюшка Ли. – Я вернулся на берега Желтой Реки совершенным невеждой. Не знал ни традиций, ни культуры, ни ремесел, ни искусств. Поняв это, я отправился в монастырь Шаолинь на послушание и провел там пять лет. Из двадцати четырех часов, которые даны человеку, двадцать часов я учился, а если уставал или монахи отдыхали, я играл на скрипке. Мое трудолюбие заметили и постарались дать мне так много, как я мог усвоить. Я уже стар. Скоро я пойду по пути предков. Я хочу дать вам, моим приемным детям, все, что дали мне и монахи в Европе, и монахи Шаолиня.

Весной, когда расцветает вишня, берега Желтой реки особенно прекрасны. На закате воздух нежен и чист. Часто, пройдя долгий путь, мы усаживались под бело-розовой шапкой цветущего дерева. Доставали лепешки и чистую воду и любовались таинственным желто-палевым закатом, отраженным в реке тысячу раз.

В такие минуты дядюшка Ли объяснял нам, что человек, чей внутренний взор не замутнен страстями и желаниями, чье сердце подобно вот этому чистому ровному зеркалу вод, отражает в себе все – от близкой пагоды до далекой звезды. Когда человек достигает столь высокой ступени обуздания и погружения, то он способен овладеть самым недоступным, самым неуловимым, сокровенным. Для его духа нет преград, он может опуститься по лестнице времен к первоначалу мира, когда Предвечное Имя еще не прозвучало.

– Если вас обуревают желания и страсти, – говорил дядюшка Ли, – научитесь смирять их. Иначе вы не овладеете сокровенным. Замутненному зеркалу вашего сердца будет доступно лишь бытие, вызванное к жизни Именем вещи. Но Бытие и Небытие есть тайна – высшее знание дается лишь проникновением в Тайну из тайн.