Сны и желания

– Отец отправил меня в пансион на западе Ирландии, где я прожила с двенадцати лет до окончания школы, чтобы могла познакомиться с ирландской половиной своего наследия и видеться с матерью. – Энджел, разумеется, промолчала о том, что отцу в первую очередь хотелось убрать ее с глаз долой. Она на секунду опустила взгляд, ковыряя этикетку на бутылке. – Тяжелее всего было оставить девочек и бабушку. Она умерла в мой первый семестр там. Было слишком далеко, чтобы приехать домой на похороны.

Энджел снова подняла глаза и прогнала прочь эмоции, грозившие нахлынуть на нее, когда вспомнила, как ей не разрешили приехать и на похороны Дэмии.

Лео помолчал, потом тихо поинтересовался:

– А почему твоя мать ушла?

Энджел тут же ощетинилась. Она ни с кем не говорила о матери. Даже с Делфи. Она испытывала так много противоречивых эмоций, но Лео не был назойливым. Не выспрашивал. Они просто вели странную ночную беседу. Поэтому, сделав глубокий вдох, Энджел ответила ему:

– Она ушла, когда мне было два года. Она была красавицей моделью из Дублина, и, думаю, жизнь с греком, семья, правила – все это оказалось не по ней.

– А разве она не взяла тебя с собой?

Энджел покачала головой:

– Нет. Полагаю, маленький ребенок, необходимость заботиться о нем – это было тоже не для нее. Она уехала домой и вернулась к своей гламурной жизни. Я видела ее пару раз, когда была в школе в Ирландии… но и только.

Это звучало так жалостливо теперь. Собственная мать сочла ее недостойной того, чтобы жить с ней.

Лео, похоже неудовлетворенный этим, поинтересовался:

– А что это была за школа?

У Энджел возникло такое чувство, будто земля качнулась под ногами. Она чуть заметно улыбнулась:

– Она в Коннемаре, одном из самых красивых уголков Ирландии, но очень удаленная. Это старое аббатство, и оно грозно вырисовывается на вершине холма, как какой-нибудь жуткий готический замок. Когда я впервые приехала туда в сентябре, было дождливо и серо, и как будто… – Энджел невольно поежилась.

– В миллионе миль от дома?

Энджел кивнула, удивленная, что Лео, похоже, понял.

– Да.

Повисло молчание, и Энджел сделалось неловко.

Она только что рассказала Лео больше, чем когда-нибудь кому-нибудь в своей жизни. Когда он встал, чтобы убрать джем и ореховое масло, она почувствовала, что тоже хочет его кое о чем спросить. О том, что отец упомянул в ту злополучную ночь, когда она нашла его с завещанием. Боясь спросить, но осмелев после того, чем сама только что поделилась с ним, она все же решилась:

– А что случилось с твоей матерью?

Лео резко остановился, уперев руки в бока. Температура в комнате опустилась на несколько градусов. Но Энджел была решительно настроена не дать себя запугать. Она лишь спрашивает то же, что он спросил у нее.

– Почему ты интересуешься? – резко спросил он. Энджел сглотнула. Она не могла лгать.

– Это правда, что она покончила с собой?

– И откуда у тебя подобные сведения? Энджел должна была сказать, хотя и понимала, что это навсегда погубит ее.

– Завещание.

Его тело напряглось. Глаза почернели. Никакого золота. Он казался отстраненным и как будто перестал осознавать присутствие Энджел.

– Завещание. Ну конечно. Как я мог забыть? Да, полагаю, самоубийство моей матери там упоминается – без отвратительных подробностей, разумеется.

Энджел хотелось протянуть руку и попросить Лео остановиться. Он смотрел на нее, но не замечал.

– Я видел ее. Все тогда подумали, что я не видел, но я видел. Она висела на разорванной простыне, привязанной к одной из балясин на верху лестницы.

Ужас и печаль наполнили сердце Энджел. Но она интуитивно промолчала.

– Брак моих родителей был заключен по расчету. Единственная проблема заключалась в том, что мать любила отца, а для него существовал только бизнес. Мама не могла смириться с тем, что ее отодвинули на второй план, поэтому становилась все более неуравновешенной, прибегала ко все более крайним мерам в попытке привлечь его внимание. Она стала устраивать отцу бурные сцены, но от этого он только ушел в себя. Чем больше было слез, тем меньше он реагировал. Потом она начала причинять себе вред и утверждать, что на нее покушались. Когда и это не сработало, она пошла на крайний шаг.

Энджел в душе похолодела. Как это ужасно. Лео видел гораздо больше, чем кто-то думает. Не только самоубийство. Она вспомнила его реакцию на ссорящуюся на людях пару, какое отвращение было написано у него на лице.

Она встала с табурета.

– Лео, я… – Она покачала головой. Что она может сказать такого, что не прозвучит неуместным, нелепым?

– Что – ты? – резко спросил он.

Энджел понимала, что он страдает, но это не ее вина.

– Мне нечего сказать такого, что не прозвучало бы бессмысленной банальностью… только что мне очень жаль, что ты прошел через это. Ни один ребенок не должен видеть ничего настолько ужасного.