Сны мегаполиса (сборник)

Она сама не знала, почему. Говорила сама себе, что это глупое суеверие, что никакого сглаза нет в природе, и что уж тем более те, кто ее так любят, сглазить не могут – и все равно, молчала, как партизан, зажимая по утрам рот, незаметно убегала в ванную, симулировала месячные в нужный срок... И так полгода, до того самого, страшного, срока... Потом открылась – ко всеобщему, несколько ошарашенному, впрочем, восторгу... Миша снова был счастлив – Марине казалось, впрочем, что меньше, чем в прошлый раз. Во всяком случае общаться с ребенком до родов он не пытался. Самым ярким проявлением отцовских чувств было его желание присутствовать на родах, и это было бы вполне реально – в госпитале готовы были пойти навстречу желаниям генеральского сына – но Марина отказалась наотрез, сама не понимая, почему.

Марьянка родилась – все в том же роскошном госпитале – совершенно здоровая, абсолютно прекрасная, точно в срок. Взяв дочку на руки в первый раз, Марина почувствовала какой-то совершенно небывалый прилив сил, спокойствие и счастье просто переполняли ее – и никуда не исчезли потом. Даже когда она вернулась с Марьянкой домой, легкость и радость, вопреки ее опасениям, остались с ней.

А вот отношения с мужем испортились. Он явным образом ревновал ее к дочке, отказывался хоть как-то помочь в непрекращающейся возне вокруг ребенка, был сумрачен и часто зол. Его всепонимание загадочным образом куда-то исчезло, и после разговоров с ним – а они все чаще происходили на повышенных тонах, Марина уставала и не всегда сдерживалась – ей все чаще казалось, что она живет в одном доме с совершенно чужим человеком. И вообще непонятно, зачем она тут оказалась...

Утешала только свекровь. После рождения Марьянки их с Мариной отношения, и без того неплохие, переросли в полное душевное родство. Свекровь обожала внучку, тетешкалась с ней, и помогала Марине, чем могла. Иногда, когда ночной детский плач продолжался дольше обычного, она забирала малышку по ночам к себе, давая Марине поспать лишние два часа. Перед уходом на работу – свекровь была достаточно молода для бабушки и преподавала историю в педагогическом институте – подкладывала спеленутый сверток Марине под бок и уходила, окинув спящего у стенки Мишу неодобрительным взглядом.

А вот Марина бросила учебу окончательно. После рождения Марьянки она ушла в академку, потом, через год, продлила ее еще на год, потом забрала документы совсем. Мысль о том, что ради какой-то дурацкой деятельности ей придется оставлять дочку с чужими людьми – свекровь продолжала работать, а на Мишу даже рассчитывать не приходилось – была ей невыносима. Свекровь уговаривала ее не бросать и получить диплом, а Миша отнесся к ее решению индиффирентно – они вообще не много разговаривали в последнее время. Можно сказать, почти не разговаривали. Они и встречались-то не часто. Миша уже работал, приходил поздно, Марина, замотанная возней по дому, с трудом дожидалась его, клюя носом, кормила ужином и уходила спать. На разговоры не было сил. Да и желания, если честно, тоже. А с утра, известное дело, не до разговоров... Но, несмотря на все это, Марина ощущала себя гораздо счастливее, чем в первый совместный год.

Марьянке было пять лет, когда Марина, позвонив по какой-то бытовой надобности мужу на работу, вдруг случайно попала на параллельный телефонный разговор... Муж к тому времени уже был начальником, и не самым маленьким, телефон в его кабинете был оснащен сложной системой переключения разных звонков, система давала сбои... А может, это секретарша ошиблась, включив ее куда-то не туда, теперь и не важно... А тогда Марина попала на середину чужого разговора, из которого поняла – впрочем, покольку одним из говорящих был ее муж, разговор не был совсем уж чужим – а вторым собеседником, вернее, собеседницей, была ее бывшая подруга, так что разговор, можно сказать, был ей и вовсе близок...

И даже очень близок, как оказалось... Муж Миша объяснял подруге Нине (бывшей подруге, но какая разница), что вряд ли сможет на выходных поехать с ней за город, потому что Она (Марина с ужасом догадалась, что речь о ней самой) требует развлекать ребенка, ребенок-де не видит родного отца, а он, то есть отец, так и вообще бы их в глаза не видел, но, поскольку приличия требуют...

Марина, не дослушав, тихонько положила трубку. День клонился к вечеру, за окном висели зимние (дело было в конце декабря) сумерки, дом, кроме них с Марьянкой, был пуст. Марьянка спала – досыпала последние минуты дневного сна.

Марина чувствовала себя в эту минуту пловцом, который, вынырнув из подводной глубины наружу, на воздух, в первый момент задыхается от этого самого воздуха, которого так не хватало там, в глубине... Тихо-тихо, чтобы не разбудить дочь раньше времени, она открыла шкаф, выдернула оттуда большую сумку... Подумав, подошла к телефону и заказала такси...