Сны над Танаисом

Когда надо мной склонился отец, меня заволокло удушливой дымкой, и я завопил еще громче. Мой отец был торговцем нефтью. В тот самый миг я возненавидел на всю жизнь аромат нефти, и в тот же самый миг я беззаветно полюбил своего отца. Так же случилось с моей судьбой. Я люблю свою судьбу, но ненавижу запах черной, горючей жидкости, который исходит от нее.

Я любил, когда отец стоит немного поодаль, откуда не доносится нефтяной дух, и молча смотрит ко мне в колыбель. Я затихал и долго смотрел на него. Так мы радовались жизни, радовались друг другу и были счастливы тем, что живем в этом мире вдвоем.

С той ночи, когда мой отец погиб, я полюбил его еще сильнее. Он больше не покидает меня на своей галере, он всегда рядом со мной, он всегда позади меня, справа, его рука лежит на моем плече, и от нее больше не исходит мучительный нефтяной аромат.

Это случилось в мою вторую весну. Так рано боги напомнили мне, что есть смерть. В ночь, когда погиб мой отец, Рок нашей семьи вывернулся чешуйчатыми кольцами и злобно стегнул хвостом - и на конце хвоста в тот миг оказалась галера отца. По морю пронесся вихрь и опрокинул ее. В ту ночь меня терзали страшные грезы. Я захлебывался в черной воде вместе с отцом, а луна клубилась в окнах тяжелым туманом. Я плакал, меня бил озноб. Мать прижимала меня к себе и тоже плакала - от дурного предчувствия.

На рассвете рыбаки-меоты в волнах прибоя подобрали тело отца. За ним по воде до самого горизонта тянулось огромное радужное пятно.

Нам с матерью помог старый товарищ отца, тоже судовладелец, Набайот, сын Цадока, иудей из Гермонассы. На свои средства он устроил погребение и заказал мраморную плиту с добрыми словами об отце. На погребении он стоял рядом с матерью и плакал.

Выгодно продав оставшиеся от отца амфоры с нефтью и нескольких рабов, он погасил отцовские долги. С нами остались только верные отцу стряпуха и два нубийца. Они не приняли вольную, которую мать предлагала им. Позднее в нашем доме появился еще один человек, учитель Елеазар. Его привел ко мне Набайот. Елеазар стал обучать меня грамоте, языкам и геометрии. Я оказался способным учеником.

Набайот регулярно снабжал нас деньгами и хлебом, и на жизнь нам вполне хватало. Отправляясь в далекий путь, он оставлял попечительствовать над нами своего племянника Иеремию.

Нам было плохо без отца - мы очень тосковали. И все же это было доброе время. Мы с матерью жили одним - любовью друг к другу. Мы часто ходили на берега собирать разноцветные камешки... Потом я взбирался на песчаный откос, а мать оставалась внизу и протягивала ко мне руки. Замирая душой, я разбегался вниз, и отрывался от песка, и летел вперед - в ласковые любимые руки. Такой я свою мать и запомнил: внизу, у моря, под пологим откосом, со счастливым лицом, с протянутыми ко мне руками.

Когда я оставался один во дворе нашего дома, я отгонял злые облака, которые, как мне чудилось, тихо подкрадывались по небу, чтобы отнять у меня мать.

Однажды по дороге к торгу на нас напали голодные и грязные псы. Они выскочили вдруг из-за угла и, зайдясь хриплым лаем, стали кидаться на нас. Они широко и злобно оскаливали зубы. Я очень испугался и уткнулся матери в ноги. Она подхватила меня и подняла над собой, прижавшись спиной к стене ближайшего дома. Я всем телом чувствовал, как дрожат ее руки, как дрожит она вся от ужаса, пытаясь уберечь меня, - и вдруг осознал, что никто в мире не спасет мою мать, кроме меня, ее единственного сына. Мой страх вдруг сразу угас, и впервые во мне проснулась сила. Мгновенно высохли слезы, я вдруг замер в странном, совсем не детском, холодном спокойствии и ощутил, как внутри меня, снизу, стремительно поднимается к горлу плотный комок. Я едва успел повернуться в руках матери и посмотреть на псов, как комок скользнул в горле и вырвался из моих глаз струями свистящих бичей. От их невидимых ударов псы покатились клубками по пыли. Они визжали и корчились - и подыхали один за другим, как мокрицы, брошенные на раскаленную жаровню.

Мать невольно опустила меня на землю и даже отстранилась прочь. Двое торговцев кинулись было с палками к нам на помощь, но остановились, выпучив глаза. Незнакомый старик пристально посмотрел на меня и, подойдя ближе, обратился к матери:

- Добрая женщина, береги своего сына, но и берегись его сама, - вот какие слова сказал он ей.

Когда мы вернулись домой, в глазах моих потемнело, и тяжелая судорога повалила меня на пол. Это случился первый в моей жизни приступ падучей.

Тем стариком у торга был Закария, христианский проповедник. Три года спустя он несколько раз появился в нашем доме и однажды целый вечер рассказывал матери о жизни и страданиях Спасителя. Доброе сердце матери не выдержало, и в конце рассказа; она тихо заплакала. Я играл в углу в костяных всадников и почти не слышал их беседы. Но когда донеслось до моих ушей чужое слово "Голгофа", страшная картина вдруг представилась мне, и я замер, уставившись в пустую стену.

Я и сейчас удивляюсь, почему увидел тогда не казнь Христа, а совсем иное, далекое: смерть Пилата.