Сны Николая Закусина

Он задумчиво помассировал лодыжку. Во сне он сильно натёр её деревянным башмаком, твёрдым, как камень. А здесь, в жизни, ботинки были удобными, не мягкими, но прочными, не врезались тупым ножом до мяса. Всё же он расстегнул их на всякий случай.

— Много в лагере народу было?

— Много, — эхом отозвался Николай. — Человек с четыреста, может, больше. Французы там были, поляки, югославы, сколько-то бельгийцев. А наши — отдельно. Наособицу.

И снова Петрович спрашивал имена и фамилии.

И снова Николай их перечислял:

— Белорус Фима Савич, связист Ваня Федотов… военком Вова Мазуренко — лысый, как коленка… Саша Шатиров со Ставрополья, Антон Кривенко и Ваня Кравченко — украинцы, артиллерист Лёшка Голиков — тоже… Луньков Борис из Торжка, Гриша Рачинский, Скорик Савелий, армянин Толик Мурадов, Игорёк Савостин — молоденький совсем…

— И что, вперемешку все? Рядовые и сержанты?

— Да нет. Немцы-то, видать специально отбирали по ранжиру. Мы-то все лейтенанты, как на подбор, редко кто старший, кто младший. Разве что Ипатьевич — капельмейстер. Кац — строитель. Лагерь офицерский был. Потому и охраняли эсэсовцы, самые лютые — начальство далеко, твори, что хошь… А в сорок втором в нашем полку прибыло. Капитан Коцюбинский к нам попал. Иван Дмитриевич. Сильно его в Румынии потрепали. Звери эти румыны, хуже немцев… Потом за ним полковник Шаров прибыл, тёзка мой, Николай Михайлович, он под Старым Осколом в окружение попал…

Петрович неодобрительно крякнул, глухо выругался. Спросил у Степана:

— Всё записал? — повернулся к Николаю: — Как там с управлением было в этой Арбайтскоманде?

Николай хмыкнул:

— Немцы полицая над нами, значит, ставили. Построили нас, мол, кто будет полицаем — выходи! А наши молчат все, стоят в рядок. Знают, что полицай обязательно доносить будет, а таких нет у нас. Все проверенные. И немцы, значит, дядь Гришу Ловкова вывели, а он с усами такими будённовскими. А немцы, видать, в кино на «Чапаева» ходили, раз выделили самого солидного русского из толпы. Дядь Гриша и согласился. Он нам потом сказал, что в Харькове в милиции сыскарём работал, за порядком ему следить привычное дело. А Будённого самого не видел, хоть и сражался недалеко, вот усы и отрастил… Лёша Гребенча, конечно, переводчиком у нас стал. Фёдор Ильченко поваром вызвался….

— И что, — заинтересовался Петрович, — часто ваш полицай породу деятельности работал?

Николай потемнел лицом.

— Поймал одного. Новенького к нам в команду забросили. Он, значит, сразу к нам почему-то пристроился, а у нас уже сложившаяся бригада: мы с дядь Гришей накладываем, Фима возит. А этот новенький и так с лопатой покрутится, и эдак. А толку? Такого работничка охрана бы давно в два счёта дубинками в чувство привела, а этого не трогают. Я и смекнул… А как обед стал, он подсел к нас и давай разговоры заводить. И скользкий такой, как сом, чешет про мир во всём мире, про свободу. А дядь Гриша ко мне наклонился и шепчет: «Ты посмотри, он же сам почти не ест! Да ест так неохотно, что видно, что повкуснее едал…» А вечером этот скользкий только в баню зашёл, мы сразу дверь заперли и скрутили его тряпками. Дядь Гриша сразу его в оборот взял. «Давно, говорит, шпионишь?» Тот в отказ, конечно, а дядь Гриша и говорит: «включай, ребята, воду, чтоб не слышно было, как он орёт». Ну тут он и сдался. Сказал, что из комендатуры шпионить его послали за нами. Чтоб всех, кто с политикой Хитлера не согласен, гестапо сдал… Зло меня такое взяло! Спрашиваю, откуда ты? Звание какое?..

Николай замолчал, и Петрович увидел, как у него кулаки сжались в два камня.

Он снова был пленным там, в бане и зло кричал:

— Ты что, на своих доносишь?! Мы такие же люди, как и ты! Нас убьют!

— Жить-то хочется! А полицаи комендантские мне суп обещали! И хлеб настоящий!

— Так вот что! За тарелку супа ты продался!

— А ты бы не продался?!

В глаза у Николая потемнело. Он разом сгрёб его за грудки и сдавил за горло так, что тот захрипел, вытаращил глаза. И страшным шёпотом сказал:

— Никогда бы не продался! Я — советский командир…

Когда Николай пришёл в себя, Петрович ещё и себе в блокнотик записал все данные предателя: звание, место рождения, имя, фамилию. Записал и то, что наутро «скользкого» увезли в лазарет. Отчего-то обезножел. И ерунду какую-то нёс…

* * *

— Женись, — твердил при каждой встрече Петрович. — Чего не женишься? Мужик видный. Вон за тобой сколько девок увивается. Надюха-машинистка. Татьяна Шутихина из столовой. Валька-хохотушка. Только на американке не надо.

— Чтоб и жена тоже под наблюдением была? — недовольно отвечал Николай.

— Такое бы прикрытие железное было, — ворчал Петрович. — Ячейка общества опять же.

И не знал, что самое тайное Николай ему не сказал. И никому не сказал… Был ещё один сон. Вот только Николай не был уверен, что это сон. Было похоже, что это как раз случилось по-настоящему. Ещё в декабре 1936 года, когда они с Федей Ждановым перед армией отметили малость вечером. Посидели с пирогами и солёными огурцами, выпили немножко. Дома было натоплено, жарко, и Николай вышел на улицу подышать.