Сны о себе

Оставались считанные недели, но и дописать надо было немного: главу, две, три. Без всякого вранья, так как дело было серьезным, я приладил на компьютере иконку своего святого и, обученный воцерковленным соседом, молился на него – чтобы включилось и чтобы не завис. Однажды утром я обнаружил, что вместо директории ROMAN в компьютере возникла директория ANTIHRIST. Думая, что романа уже нет, я открыл в полуобморочном состоянии эту директорию, но все файлы глав выстроились как на параде и целы были внутри. Глазам я своим не верил: если это был какой-то сбой, то из миллиона, а наверное, из триллиона возможных вариантов как мог возникнуть именно этот? Откуда?! Уже как в последний раз я позвонил Голубовскому, исповедался ему. «А если это знак свыше? Такое может быть?» «Ты в это веришь... – то ли спросил, то ли выдохнул устало Голубовский. – Ну тогда, конечно, знак. Иди к попу, свечку поставь! – ехидно хохотнул Голубовский. – Писать – это вообще великий грех...»

Тогда я вздрогнул от ощущения, будто все это уже слышал: да ведь теми же словами угостил меня воцерковленный сосед мой Ворлохов, сказав: «Все пишете, все фарисействуете... А вот Христос не то что не читал и не писал, а даже был неграмотный! Я вот, простой человек, только читать умею, а мне и то совесть за это покоя не дает. Мое мнение такое: только цифры людям не врут и не затуманивают мозги. А в буковках – в них все зло!»

Так или иначе, но я писал под спудом этого события и под влиянием же этого события изменил финал: вся фабула романа велась к самоубийству героя, но это самоубийство не произошло. Критики в пух и прах разносили мой роман за этот финал. Писали, возмущались все кому не лень, что герой у автора остается в финале жить да еще и радуется, подлец, жизни! В журнале «Наша Москва» ужаснулся добрый христианин; журнал «Наш новый мир» сравнил меня отчего-то с каким-то «сантехником Васей», а «Наше знамя» радостно отозвалось прогрессивно-либеральной статьей «Сделка с героем», из которой следовало, что герой в романе – не герой, жизнь – не жизнь и сам роман – не роман. Как бы сказал Ворлохов: «Там не то что катарсис отсутствует, но даже апокалипсиса нет!»

Ну нет, история не кончается – вышла на пенсию теща, приехала из Магадана, где двадцать лет плавала в рыбфлоте, купила домик под Запорожьем, после чего деньги у нее иссякли, так что гонорар за провальный по мнению критиков роман был по-родственному вложен в мебелишку и в ремонт. Снова не было денег – снова не было ничего. У меня остались дисплей и клавиатура, но неоткуда было взять процессор. Он сдох. В гарантийном ремонте мне отказали, так как обнаружили в его корпусе «инородный предмет» – пыль, и в ответ на мое возмущение с ухмылкой предложили обратиться в суд... Но вдруг раздался в телефонной трубке добрый голос Ивана Петровича: бывшего полковника космических войск и моего добровольного читателя.

С Петровичем мы вместе служили в больничной охране, куда каждый попадал, как за грехи, по невезению, а он заявлял: «Мою жизнь погубила перестройка!» Взлет и падение его заключались в каких-то вагонах с компьютерами: сначала он умудрился их списать и даже половину продать, но потом эти же вагоны его разорили, когда пришлось заплатить откупные начальству и куда более изворотливым бандитам, да еще за гулявший туда-сюда по Советскому Союзу груз. «А я смотрю, все воруют! Дай, думаю, тоже сделаю бизнес...» – вспоминал Петрович. Жизнью своей до этого он был вполне доволен и, как сам вспоминал, не бедствовал. Полковник, двадцать лет в космических войсках. Жена – учительница литературы. Деток трое – девочки, отличницы. Квартира большая. А в деньгах купался с неделю, и не то что промотался – сгорел! Спустил честь офицерскую, пропитался коньяками французскими, пропах девицами... Или как сам об этом мрачновато вспоминал: «Предавался разврату». Остался без средств к существованию, без семьи, без квартиры... Снимал угол в общежитии при каком-то военном училище.