Сны Персефоны

Но повела колдунья её в свой замок. Там исходил паром огромный котёл. Геката подманила Персефону ближе, кинула в дымное варево щепоть голубоватого порошка. Сначала жидкость в котле забурлила ещё сильнее, заполнив комнату густым туманом с приятным, чуть горьковатым запахом, но через несколько мгновений поверхность зелья стала идеально ровной. И Персефона увидела то, отчего внутри у неё всё вспыхнуло лесным пожаром: собственного мужа, лихо наяривающего какую-то зеленокожую пышнотелую нимфу. Её волосы, больше похожие на болотную тину, обвивали его как змеи. Мерзавка гортанно стонала, а между стонами — изрекала:

— Зачем тебе эта Кора? Она тощая, подержаться не за что. Она глупая, если думает, что можно покинуть такого мужчину надолго, она…

Персефона не дослушала: сжав кулаки, она отпрянула от котла.

— Отвлеки Аида! Под любым предлогом! — строго, по-владычески, распорядилась она. — Я хочу поговорить с этой тварью один на один.

Геката плотоядно оскалила острые зубки. Уж она-то не была дурой, из тех, кто полагает, будто весна — это цветочки да птичьи трели. Кто думает так, тот никогда не видел весеннюю бурю. И вот сейчас такая намечалась в Подземном царстве.

Геката убралась, а Персефона вновь вернулась к… подглядыванию.

Она заметила, что Аид спешно покинул свою подругу, не озаботившись даже её удовлетворением. И хотя вслед ему неслись недовольные вопли нимфы, Владыка Подземного мира, надо отдать ему должное, даже не оглянулся.

Вот тогда-то Персефона и явилась пред ней.

Незадачливая нимфа всё ещё костерила Владычицу, выпутывая из своих ужасных волос щепки и водоросли.

— Ну, здравствуй, соперница! — почти нежно пропела Персефона, приближаясь к ней.

Та вскинула на неё глаза — болотные, мутные, в куцых ресницах — и хмыкнула:

— О, прибыла царица. Только ты опоздала. Он — мой.

— Да ну, — ласково продолжала Персефона, сейчас, несмотря на свой невысокий рост, она буквально нависла над сидящей на берегу Коцита[2] нимфой, — я тебе его не отдавала.

— Он тебе не вещь, чтобы ты могла его отдать или забрать, — ухмыльнулась нимфа. — И он мой. Ты поймёшь это, когда обнимешь его. Он пропах мной, Минтой, а не тобой, нарциссная богинька.

— Богинька, значит, — этому шипению могли бы позавидовать и стигийские чудовища. — И да, он не вещь, он мой муж, тварь.

По мере того, как Персефона говорила и надвигалась, голос её креп, а сама она — будто увеличивалась в размерах.