Сны Шлиссельбургской крепости. Повесть об Ипполите Мышкине

И оба, не сговариваясь, посмотрели в сторону большой двери, но дверь не шелохнулась. Как по команде, каждый полез за голенище правого сапога и вытащил оттуда по плоской фляжке с коньяком. Быстро отвинтили крышечки… Один глоток, второй, третий…

— Хитра голь, Черевин?

— Хитра, ваше величество!

И только завинтили крышечки и спрятали фляжки за голенища, в потаенные карманы, как из боковой двери бесшумно вплыла в кабинет государыня Мария Федоровна. С ровной и ясной улыбкой на лице, она обогнула стол, заглянула за портьеру, потом остановилась за спиной его величества и втянула носом воздух. Тень промелькнула на прекрасном лице императрицы. Нежно мурлыкая французскую арию, Мария Федоровна, как бы невзначай, от нечего делать, перебрала тонкими пальцами стопку бумаг на письменном столе государя, выдвинула ящички, не поле-пилась, глянула под ломберный столик, еще немного покружила вокруг игроков. На лице государя появилась капризная гримаса, ему явно не шла карта. Успокоенная, Мария Федоровна поцеловала государя в щеку и выплыла из кабинета. «Заговорщики» перемигнулись.

— Хитра голь на выдумки, Черевин?

— Хитра, ваше величество!

Особенно поражало Черевина умение императора не пьянеть. Вот и сегодняшний вечер пройдет как обычно. Конечно, они осушат свои фляжки и Черевин принесет новые. И государь будет высказывать здравые, точные суждения о делах международных, о крестьянском вопросе, не забудет и своих детей, и многочисленную царскую фамилию. Заботы всей России умещались в голове государя императора! И только Мария Федоровна своим женским, любящим сердцем чуяла, что постепенно «нагружается» ее Сашенька. Но как — этого она не могла понять…

С умилением наблюдал Черевин, что эта их игра в «голь на выдумки хитра» забавляла его величество словно ребенка. В сущности, он и был большим дитем — любимый император генерала Черевина… Разве мог кого-нибудь обидеть добрый и справедливый Александр Александрович? Только социалисты, евреи и иностранные шпионы таили злобу на государя, только они вынашивали злодейские заговоры! И когда Черевин вспоминал о существовании этих тайных врагов, его скулы сводило от ненависти.

— Раз, два, три… Хитра голь на выдумки, Черевин?

— Хитра, ваше величество!

В кабинет вплывала матушка Мария Федоровна, да поздно; пустели фляжки в потаенных карманах голенищ.

А государь высказывал свои сокровенные мысли. Он знал, что найдет в генерале Черевине не только преданного слугу, но и верного соумышленника. Как собака, все понимал его друг-собутыльник генерал Черевин, понимал и помалкивал.

— России нужно, — говорил император, — православие, самодержавие и народность. Кто, как не государь, позаботится о мужике?..

— Все законы должны идти только от царя! Помню, когда освобождали крестьян, комитеты заседали неделями, министры волынили, а мой августейший батюшка стучал кулаком по столу и повторял: «Я требую реформы, — значит, будет реформа!»

И увидел Черевин, что глаза государя помутнели от слез, и тяжело вздохнул, и истово перекрестился, и помянул генерал в своих молитвах в бозе почившего августейшего Александра Николаевича. И, тяжело вздохнув, скорбя сердцем, удалилась в свои покои Мария Федоровна, поняв, что и на этот раз не уследила…

И потом, отбросив карты и уже не опасаясь боковой дверцы, государь и начальник его личной охраны пели

Умер, бедняга, в больнице военной,
Долго и тяжко страдал…

— грустную песню о несчастной судьбе старого солдата, отдавшего свою жизнь за царя и отечество.

Александр Александрович Романов роскоши не терпел и занимал во дворце самые незначительные комнаты: и кабинет у него был небольшой, а спальня, его личная спальня, в которую он отправлялся, когда его не изволила принимать нежнейшая, драгоценная супруга (не переносила она винного запаха, бог ей судья!), — так вот спальня у государя-императора была вообще крохотной. Четыре шага от стены к стене, два окна, офицерская деревянная кровать с жиденьким матрацем, шкаф для белья, шкаф для одежды. У кровати на маленьком столике стоял бронзовый подсвечник и лежала Библия. На стене — икона богородицы и портрет отца, Александра Николаевича.

Из ящичка стола достал Александр Александрович папиросные гильзы, набил табаком, прикурил от свечи.

Спать не хотелось.

Александр Александрович обладал удивительной способностью моментально трезветь. И вот сейчас недавнее состояние опьянения сказывалось лишь в том, что он чувствовал себя несправедливо обиженным, ему было жалко самого себя.

И почему Маша на него гневается? Ведь он же не развратник, за юбками не бегает, ночи за картами не просиживает, ну, есть за ним слабость: любит он отдохнуть вечерком, после трудов праведных. Так ведь за двойными дверьми, достоинства царского не роняя; и как можно на него гневаться, что он — не человек? Маша, ангел, конечно, любит его, но не понимает.

Никто не понимает.