Сны Шлиссельбургской крепости. Повесть об Ипполите Мышкине

4 мая 1874 года Мышкин открыл типографию на Арбате. Эту дату можно считать началом его активной революционной деятельности.

Типография проработала всего лишь месяц. 9 июня полиция произвела обыск и обнаружила нелегальную литературу. Летом того же года Мышкин уезжает за границу и возвращается осенью, чтобы организовать побег Чернышевского из Вилюйской ссылки.

20 июля 1875 года Мышкина арестовывают по дороге в Якутск, под Бадазанковской станцией.

15 ноября 1877 года он произносит на «процессе 193-х» свою знаменитую речь.

28 января 1878 года суд приговорил Мышкина к десяти годам каторжных работ.

За речь, произнесенную в сентябре 1881 года в иркутской тюремной часовне над гробом умершего товарища Льва Дмоховского, Мышкина приговаривают еще к пятнадцати годам каторги.

В ночь на 20 апреля 1882 года Мышкин бежал из Карийской тюрьмы и был арестован 21 мая во Владивостоке.

Летом 1883 года, «как главного зачинщика беспорядков», Мышкина переводят в Петербург, в Петропавловскую крепость, а с 4 августа 1884 года содержат в Шлиссельбургской крепости…

Теперь с хронологией полный порядок. Странно было бы требовать от Мышкина последовательного изложения своей биографии. Он рассказывает то, о чем вспоминает в данный момент.

Только что он обмолвился, что, дескать, не спешил связываться с революционными кружками. Почему? Проявлял излишнюю осторожность и не хотел «раскрываться» перед полицией?

Думаю, что истинную причину своего поведения он Попову не сообщит. А причина, на мой взгляд, такова: в то время кружки объединяли молодежь преимущественно из разночинцев и дворян. И вот революционерам «дворянского происхождения» солдатский сын Мышкин не очень-то верил… Вероятно, свою ошибку он осознал уже на большом «процессе 193-х». Сейчас, после стольких лет совместной борьбы, стыдно признаваться Попову в подобной наивности…

Может быть, Мышкин колебался, вступать или не вступать ему в революцию? Таких колебаний не было. На этот счет есть документ — письменное заявление Мышкина товарищу обер-прокурора Сената. Мышкин написал его в 1876 году, когда сидел в Петропавловской крепости в ожидании суда. Кстати, получив сию бумагу, товарищ обер-прокурора потребовал, чтобы Мышкину запретили подавать какие-либо заявления. Судейский чиновник понял: Мышкин сочинил это письмо не с целью самооправдания, а в надежде, что заявление попадет в руки адвоката, проникнет в прессу и таким образом станет пропагандистским документом.

Вот отрывки из этого письма:

«…По какому-то странному недоразумению никто из лиц, допрашивавших меня, ни разу не предложил мне вопрос: что побудило меня вступить в ряды людей, действующих против нынешнего государственного порядка?..

Я сын бывшей крепостной крестьянки и солдата. Рассказы о горьком, несчастном житье крестьянском, о кровожадной жестокости помещиков, о беспощадной суровости военного начальства, раннее детство, проведенное в обстановке Со всеми атрибутами бедности, — вот то первые впечатления, вот тот начальный материал, из которого слагались мои мнения в детстве о людских отношениях. Не из книг, а из собственной жизни и из жизни лиц, близких мне, я очень рано узнал, что на свете существует два класса людей, из которых одни вечно трудятся, вечно страдают, вечно изнывают под тяжестью непосильного бремени, а другие, обладая чудным даром претворять народную кровь в шампанское и народную плоть — в шелка да бархаты, ведут вечно праздную, разгульную, пьяную, развратную барскую жизнь…

Вследствие бедности моих родителей я с десятилетнего возраста был помещен в одно из училищ военного ведомства, которые тогда только что были сформированы из бывших батальонов военных кантонистов. Благодаря домашней подготовке, учиться мне было легко, и я в тринадцать лет кончил курс, когда моими одноклассниками были шестнадцати-двадцатилетние юноши.

Я был первым учеником в классе, мне не раз приходилось выслушивать самые лестные отзывы со стороны учителей… Быть полезным другим, жить и трудиться для народа — вот единственная мысль, которою были проникнуты я и лучшие мои товарищи. Что может быть чище, светлее этой мечты? И вдруг эти мечты должны были разбиться самым неожиданным образом: от начальства вышло распоряжение об изгнании из учительского класса детей непривилегированных сословий на том единственном основании, что они, не получив-де приличного домашнего воспитания, не могут быть хорошими учителями.

И это произошло тогда, когда всюду и везде… толковали о любви к меньшей братии, о праве мужичков на все блага цивилизации, и в том числе, конечно, прежде всего на образование…

Пошлое, наглое лицемерие только растравляло нашу рану. Нужно было видеть, сколько слез пролито было нами, бедняками, чтобы понять, сколько злобы, ненависти накипело тогда у нас на душе… Я продолжал курс уже не в учительском, а в топографском отделении.