Сны Шлиссельбургской крепости. Повесть об Ипполите Мышкине

— Запомни, Мышкин: цель оправдывает средства. Зато какой был шумный процесс! Каждый студент понял, как правильно организовывать тайное общество. Благодаря процессу нечаевские прокламации все газеты опубликовали. «Нет, не будем больше полагаться на благородство подлейшей в мире администрации!» Разве плохо сказано? В стенографических отчетах губернских газет какие слова прошли: «Мы не можем не признать, что главнейшей причиной бедствия нашего общества служит дурной экономический строй его, допускающий и узаконивающий господство сильного над слабым, богатого над бедным… Одни работают от раннего утра до поздней ночи и получают за это скудную плату… Вместо одежды у них грязные, жалкие лохмотья, вместо жилища отвратительная конура, сырой, смрадный подвал… А другие отбирают у первых весь продукт труда… Мы требуем очищения России от сволочи, разжиревшей от сытых блюд, составленных из крох, вырванных из мужицких рук». Суд над моими товарищами продвинул Россию на десять лет ближе к революции, разве одного этого недостаточно?

— Сочувствие вызывали ваши товарищи, а вы лично скомпрометировали революцию.

— Опомнись, Мышкин, я девять лет сидел в крепости. Я умер в Алексеевском равелине. Я подчинил себе даже жандармов Петропавловки. Мыслимо ли таков, Мышкин? Ты сам не один год в крепости провел, тебе ли меня упрекать? Вспомни, чем кончилась твоя затея с побегом на Каре. По чьей вине тогда люди пострадали?

Между прочим, снова заснул в середине дня. И опять, видимо, с открытыми глазами: унтер ничего не заметил. И что характерно: в отличие от ночных снов днем сохраняется какая-то логика. Что ж, в этих снах есть свое преимущество: время летит незаметно. Слышь, уже форточки хлопают, — значит, ужин разносят. Того гляди, проспишь шестнадцать лет, а потом растолкают и скажут: «Милостивый государь Ипполит Никитич! Пожалте, вы свободны, на „лихаче“ к серебряному нечаевскому храму подвезем».

Может, сны мои как-нибудь материализуются?

Допустим, приснится, что на ужин цыпленка принесли, — глядь, и в самом деле. Однако до этого пока далеко, как, впрочем, и до нечаевского храма. Сегодня на ужин пшенная каша, замешанная на добром оружейном масле. На чем же еще, вон как горчит. А ты гурман, Мышкин. Хлеб есть — и то хорошо.

— Господин унтер, сообщите смотрителю, чтоб книги из библиотеки мне доставляли.

Хлопнула форточка. Смотритель всегда за дверью стоит. Должен услышать. Сейчас ужин кончат, и мы с Михаил Родионычем беседу продолжим. В Петропавловке с этим попроще было. Во-первых, шаги дежурного прослушивались; во-вторых, умудрялись даже на бумаге переписку вести, царапали обгоревшими спичками. Вот тогда-то и рассказал Попов о последних годах Нечаева.

…Из Алексеевского равелина Нечаев установил связь с Исполнительным комитетом «Народной воли». Связными служили сами жандармы (бессловесные истуканы, цепные псы, как Нечаев заставил их заговорить, подобрал к каждому «ключик», подчинил их своей воле?). И хоть в свое время «Народная воля» осудила «нечаевщину», но мужественное поведение самого Нечаева в равелине заслуживало восхищения. Подготовленный им побег позволял освободить всех узников Петропавловки. Однако, когда внезапные аресты ослабили организацию, Исполнительный комитет сообщил Нечаеву, что стоит перед выбором: готовить побег или продолжать подкоп на Садовой (дни Александра Второго были сочтены). Нечаев передал, что узники подождут: покушение на императора важнее.