Сны в пустыне

Зоя представила себе, что Сергей заболевает чем-нибудь серьезным. Что у него отнимаются ноги. Нет, лучше не ноги, но из дому он выходить не может. Зоя представила дальше, как она самоотверженно за ним ухаживает, как переезжает к нему домой, и они все время вместе, вдвоем. А его жена, конечно, не выдерживает свалившейся нагрузки и уходит от него сразу же. Тут Зоя испугалась, но не того, что придумала болезнь и вызвала к жизни неведомую и реальную опасность, а того, что подумала о жене Сергея. Значит, эта проклятая жена действительно существует, если постоянно лезет в голову. И Сережино отсутствие на работе означает самое страшное. Колесики закрутились, а что еще делать колесикам, цепочка выстроилась снова, укрепилась, заиграла новыми звеньями. Ночь Зоя провела на кухне за бесчисленными порциями кофе с сигаретами.

Наутро позвонил Сергей и сообщил, что не смог предупредить вчера, а сегодня его срочно отправляют в командировку на пару недель, на север.

* * *

Зоя сидит, уставившись на экран монитора, безуспешно пытаясь запроектировать обложку проспекта для строительной фирмы. Зоя, девушка в летах, так и оставшаяся без подробного описания, без портрета, как принято в современном романе, зашедшем в определенный тупик из-за стремления изображать голый механизм, структуру переживания и страсти, вместо того, чтобы их описывать. Но ни переживаний, ни тем паче, страстей у Зои нет, одно холодное равнодушие к себе, к макету обложки. Боги молчат давно, и Зоя не представляет, как тесно, сколь многочисленными связями она сцеплена, опутана и безжалостно вручена, кажущимся иногда столь ненадежными, отношениям с ним, с Сережей. Не знает, что постылая ей строительная фирма под романтическим названием "Ильм", что означает вяз, прежде была рядовым строительно-монтажным поездом при отделении дороги и возглавлялась Сережиным отцом, которому удавалось в жизни все, буквально все до того самого часа, когда он вышел к завтраку, захрипел и упал между кухней и прихожей, не успев дожить до приезда "скорой". Не знает, что сейчас, с опущенными плечами и плохо причесанными волосами, как две капли воды, похожа на Луизу, Сережину мать, в последние годы ее брака, Луизу, живущую без страстей, телефонных романов и заботы о хлебе насущном.

В тот сумасшедший и насыщенный год, когда умер Веня, Луиза собиралась отдать Сережу в Суворовское училище, но требовалось подождать еще пару лет. Она не справлялась с сыном и решила, что в военном училище добьются того, чего не смогла она. Сын вернется к ней воспитанным и любящим. Сережа ревновал мать до ненависти. Если бы отец не был крупным начальником, у них бы не было телефона и мама не смогла бы сейчас часами болтать с этим своим козлом. Почему-то Сережины мечты не простирались на невозможное, допустим, если бы отец не умер. Отцу позволялось все, это было справедливо. Он слишком много умел и успевал. Он, Вениамин был чересчур удачлив, богат и счастлив для унылых семидесятых.

Когда одним прекрасным жарким летом он отправился в Сочи вместе с сыном и любовницей, у Сережи не возникло и тени сомнения в правильности происходящего. Вокруг Вениамина все становились счастливы, пусть отсветом его собственного счастья. Попутчики в поезде, проигравшие отцу в преферанс чуть не двадцать пять рублей, смотрели Вене в рот с обожанием и пили его коньяк, заедая, естественно, бутербродами с заветренной икрой, которые буфетчица самолично приносила к ним в купе. Бригадир поезда, попросту, начальник над проводниками, заглядывал поболтать и справиться, не нужно ли чего, в своей красивой форме с золотыми галунами; шутливо отдавал честь маленькому Сереже и Вениной подруге. Носильщики на перроне оспаривали друг у друга право везти единственный кожаный чемодан, выигравший укладывал чемодан на тележку, сажал туда же Сережу, уже большого для подобных забав, но не чувствующего себя неловко даже на тележке в присутствии хохочущего отца. Веня брал на руки подругу, кричал носильщику в спину: - Эй, дорогой, а это кто понесет? - И все смеялись и были счастливы, и Сереже происходящее не казалось чем-то обидным, ущемляющим права Луизы, оставшейся дома мамы, ведь бедняжка так плохо умела радоваться. Впереди сиял чудесный август, море и катер, горы фруктов, поставляемых неведомыми добрыми духами прямо в их номер, смешная маленькая подруга отца, любящая мороженое, как Сережа и точно также не любящая всякие местные, обжигающие рот, соленья. И за весь месяц не выпало ни одного дождя, разве что, ночью, когда Сережа спал, а отец и его подруга обнимались в соседнем номере, сообщающимся с их номером через внутреннюю дверь. Администраторша сказала им на прощанье, соорудив на жабьем личике подобие улыбки и даже похорошев, когда Веня поцеловал ей ручку, словно перетянутую ниткой в запястье: - Так на будущее лето только к нам, Вениамин Львович, только к нам, а не то обида насмерть, мы тоже люди восточные, горячие.