Сны в Ведьмином доме

Прибыло только трое пассажиров — хмурые, с мрачными лицами, неопрятные мужчины неопределенного возраста. Когда автобус остановился, они неуклюже вывалились из него и молча, каким-то воровато-крадущимся шагом направились по Стейт-стрит. Водитель тоже вышел, и я наблюдал за тем, как он шел к аптеке. Это, подумал я, должно быть, и есть Джо Сарджент, упомянутый билетным кассиром; и еще до того, как я успел рассмотреть детали, меня вдруг окатила волна неприязни, столь же непреодолимой, сколь и необъяснимой. Я сразу признал, что поведение местных людей, отхлынувших от остановки, вполне естественно: они не желали соприкасаться ни с этим автобусом, ни с человеком, владеющим и управляющим им, ни с чем бы то ни было связанным с местами его обитания и его сородичами.

Когда шофер вышел из аптеки, я рассмотрел его внимательнее, пытаясь определить источник своей неприязни. Тощий, сутулый человек почти шести футов роста, в потрепанном костюме и засаленной шапочке для гольфа. Возраст неопределенный — может, тридцать пять, а может, и больше; глубокие морщины на шее старили его, хотя ничего не выражающее лицо, если присмотреться, было довольно молодо. Узкая голова, выпученные водянисто-голубые глаза, которые, казалось, никогда не мигают, плоский нос, покатый лоб, скошенный подбородок и как будто недоразвитые уши. Рот длинный, безгубый, а серые пористые щеки почти лишены растительности, хотя немного желтых волос все же произрастало на них, клочковато кудрявясь, но походило это скорее на какое-то шелушение вследствие кожной болезни. Огромные руки со взбухшими жилами были оловянного, синевато-серого оттенка. Пальцы были поразительно коротки и к тому же имели тенденцию скрючиваться, прячась в широких ладонях. Когда он шел к автобусу, демонстрируя неуклюжую походку и ненормально огромные ступни ног, я подумал: интересно, где он покупает башмаки себе по размеру? Неухоженность парня только увеличила мою неприязнь к нему. Очевидно, долгое пребывание возле рыбных промыслов наделило его характерным запахом. А уж какая кровь текла в его жилах, определить я так и не смог. Вряд ли в нем можно было найти черты азиата, полинезийца, левантинца[84] или негроида, однако люди принимали его за чужака. Я же скорее был склонен объяснить это биологической деградацией, а не иноземным происхождением.

Судя по всему, других пассажиров для обратной поездки не намечалось. Особого удовольствия от перспективы путешествовать один на один с этим малым я не испытывал. Но когда подошло время отправления, мне не оставалось ничего другого, как последовать за водителем в салон и, передав долларовую бумажку, пробормотать единственное слово: «Инсмут». Он с любопытством оглянулся на меня и, ни слова не сказав в ответ, вернул сорок центов сдачи. Я уселся подальше от него, но на той же стороне салона, откуда во время поездки было удобнее обозревать берег. Наконец дряхлый транспорт, покряхтев, тронулся с места, выпустил облако отработанного газа и шумно двинулся мимо старых зданий Стейт-стрит. Глядя на людей, проходящих по тротуарам, я заметил, что они стараются не смотреть на автобус или, по крайней мере, делать вид, что не смотрят на него. Но вот мы повернули на Хайт-стрит, где дорога была ровнее, и набрали скорость; мимо проносились фасады старых особняков начала девятнадцатого века и колониальных строений еще более почтенного возраста. Миновав Лоуэр-Грин и Паркер-Ривер, мы наконец выехали на однообразно-пустынную полосу побережья.

День стоял солнечный, теплый, но песчаный ландшафт, украшенный лишь зарослями осоки и низкорослым кустарником, по мере нашего продвижения становился все более унылым. Я смотрел в окно на голубую воду и песчаную линию Плюм-Айленда; вскоре мы съехали с трассы Ровлей — Ипсвич на узкую дорогу и оказались почти у самого взморья. Городские строения скрылись из виду; трасса была пустынной. Невысокие, потрепанные непогодой телеграфные столбы несли лишь два провода. Время от времени мы переезжали грубой постройки деревянные мосты над бухточками, образованными приливом или рукавами речного устья и отрезавшими эту местность от окружающего региона.

Изредка я замечал мертвые пни и основания стен, выступающие над песками как бы в подтверждение правдивости прочитанных мною историй о том, что некогда здесь царили процветание и зажиточность. Перемена, как было сказано, произошла в Инсмуте после эпидемии 1846 года, как-то связанной, по мнению простолюдинов этих мест, с потаенными силами зла, хотя на самом деле это случилось из-за неразумной вырубки прибрежных лесов, что открыло злу широкую дорогу, предоставив пескам начать пагубное наступление на благодатный прежде край.