Сны в Ведьмином доме

О внешности Марша ходили разные толки. Когда-то он был великим щеголем, истым денди, и люди болтали, что он до сих пор носит сюртуки покроя эдвардианских времен,[86] подвергшиеся, правда, нелепым переделкам, дабы приспособить их к его теперешнему уродству. Одно время офисом на площади руководили его сыновья, но потом и они исчезли из поля зрения, отошли от дел, передоверив их младшему поколению. Сыновья и дочери Марша выглядят очень странно, особенно старшие из них; поговаривают, что со здоровьем у них совсем плохо.

Одна из дочерей Марша вызывала особое отвращение — не женщина, а настоящая рептилия — и при этом ходила обвешанная редкостными драгоценностями, которые были выполнены в том же стиле, что и экзотическая тиара. Мой информатор несколько раз видел эти украшения и слышал, что появились они из какого-то древнего клада, оставшегося то ли от пиратов, то ли от демонов. Священники или жрецы — кто знает, как они теперь себя величают, — носили похожие головные уборы, но посторонним видеть их удавалось редко. Других украшений этого типа юноше не встречалось, хотя, по слухам, в Инсмуте они имелись во множестве.

Марши, вместе с тремя другими состоятельными семействами города — Уайтами, Гилмэнами и Элиотами, вели весьма уединенный и скрытный образ жизни. Они занимали огромные дома вдоль Вашингтон-стрит, и некоторые, по общему мнению, прятали в тайных убежищах своих родственников, чья внешность не позволяла им появляться на публике, тем более что официально они считались умершими.

Предупредив, что большинство уличных указателей давно обвалилось со стен домов, молодой человек начертил для меня примитивную, но ясную схему городской планировки. Бегло изучив эту импровизированную карту, я убедился, что она здорово поможет мне в путешествии по городу, положил ее в карман и поблагодарил парня. Поскольку грязный ресторанчик по соседству не внушал никакого доверия, я накупил побольше сырных крекеров и имбирных вафель, чтобы потом наскоро перекусить. В свою программу я включил прогулку по нескольким интересующим меня улицам и, по возможности, беседы с кем-нибудь из проживающих здесь чужаков, после чего надо было успеть на восьмичасовой автобус, идущий до Аркхема. Город являл собой впечатляющий образчик упадка и загнивания во многих аспектах, но, не будучи социологом, я решил ограничить свою любознательность сферой архитектуры.

Итак, я начал свое заранее обдуманное, но от этого не ставшее менее загадочным путешествие по узким, мрачно-болезненным улицам Инсмута. Перейдя мост и свернув к шумному водосбросу, я прошел мимо фабрики Марша, откуда, к моему удивлению, не доносилось никаких звуков действующего производства. Здание стояло на крутом откосе реки близ моста и площади с расходящимися улицами. Вероятно, именно здесь в прошлом находился городской центр, позднее переместившийся на Таун-сквер.

Перейдя еще один мост и достигнув Мейн-стрит, я был потрясен видом царящего здесь крайнего запустения. Скопление полуразвалившихся старинных остроконечных крыш образовало на небе зазубренный фантастический силуэт, над которым возвышалась обезглавленная колокольня древней церкви. Несколько домов вдоль Мейн-стрит выглядели обитаемыми, но большинство было давно заброшено. Над немощеными тротуарами я видел черные проломы пустых окон в стенах трущоб, которые опасно кренились над просевшими участками фундаментов. Провожаемый недобрыми взглядами этих пустых глазниц, я поспешил свернуть на восток, в сторону берега. Обычное жутковатое ощущение, возникающее при виде покинутого жилья, усиливается даже не в арифметической, а скорее в геометрической прогрессии, когда видишь целый город, состоящий из таких домов, — все эти бесконечные авеню, взирающие на тебя рыбьими глазами пустоты и смерти, — и мысль о сомкнувших ряды пустых зданиях, преданных паутине, воспоминаниям и всепобеждающему червю, порождает первобытный страх, справиться с которым не под силу никакой, даже самой жизнеутверждающей философии.