Со многими неизвестными. Угол белой стены

— Ну, это через сто лет, — махнул рукой Лобанов. — А я вот где-то про Чайковского читал. Он говорил: вдохновение — это такая гостья, которая не любит ленивых. Садись работай, вдохновение и придет. Это, брат, пока вернее будет.

— Что ж. Давай, как Чайковский. — Сергей с усилием потянулся. — Может, что и придет. Значит, первая цепочка выглядит так…

Он взял лист бумаги, нарисовал несколько кружков и соединил их стрелками. Потом в одном кружке написал: «Иванова, исчезла», во втором: «Горлина, снотворное», в третьем: «Поезд, снотворное», в четвертом: «Его паспорт, мошен.», в пятом: «Пасп. от Семен., мошен.», в шестом: «Семенов» и над стрелкой, ведущей к нему, поставил вопросительный знак.

— Вот тебе первая цепочка. Так?

— Так. Только вопросительный знак тут не нужен. Паспорт-то от Семенова пришел, это же точно.

— Допустим. — Сергей, поколебавшись, зачеркнул вопросительный знак. — Теперь вторая цепочка…

Он снова нарисовал кружок и написал: «Чел. на вокзале», потом провел стрелку ко второму кружку, где написал: «Девушка в бел. шуб.», и провел стрелку к следующему кружку: «Семенов» и от него провел стрелку к первому, над которой тоже поставил вопросительный знак.

— Опознание все-таки неточное, — пояснил он.

— Согласен, — кивнул Лобанов. — Но почему ты думаешь, что он следил именно за девушкой? Там были и двое приезжих с тяжелым чемоданом. Что-то было в этом чемодане… И поезд из Средней Азии, не забудь.

— Что ж. Цепочка и в этом случае не рвется, а удлиняется на одно звено: он следил за чемоданом, а чемодан встретила девушка. Вот и все. А он из Средней Азии, ты прав…

— Да. И все это за один день… — задумчиво произнес Лобанов. — А на следующий день в городе, на рынке, — он сделал ударение на последнем слове, — появляется гашиш.

Сергей настороженно взглянул на друга.

— Впервые?

— Впервые, — утвердительно кивнул головой Лобанов и медленно перечислил, загибая пальцы: — Поезд из Средней Азии… Чемодан… Гашиш на рынке, где торгует Семенов… Пацаны, которые его уже курят… А? Тоже цепочка?

— Пожалуй. — И Сергей неожиданно предложил: — Пойдем-ка потолкуем с этим Валькой?

Уже в коридоре Сергей вдруг вспомнил, что не узнал у Жаткина, был ли тот в аптекоуправлении. Он даже остановился на миг, собираясь вернуться в кабинет, но потом решил, что тот, скорее всего, не успел еще что-либо узнать, и двинулся вслед за Лобановым.

В большой светлой комнате за одним из столов расположился Храмов. Напротив него как-то неловко, боком, сидел бледный вихрастый паренек лет пятнадцати в расстегнутом сером пальто, на тонкой шее болталось скрученное в жгут старенькое кашне. Глаза его, темные и испуганные, смотрели на Храмова, пухлые в трещинках губы заметно дрожали. Больше никого в комнате не было.

При виде входящих Храмов поднялся со своего места. Вслед за ним вскочил и паренек, комкая в руках шапку. Он оказался худым и очень высоким, выше Храмова, и от этого выглядел еще более жалким.

— Продолжайте, — махнул рукой Лобанов. — Мы послушаем.

И они с Сергеем сели за соседний пустой стол.

— Ну, Пановкин, — строго сказал Храмов, опускаясь на прежнее место, — ты все понял?

— Понял, — еле слышно ответил тот, опуская голову.

— И про свою ответственность понял?

— Понял…

— Время я тебе дал подумать?

— Дали…

— Вот видишь, все как положено, — удовлетворенно заключил Храмов и уже с укором продолжал: — А ты мне свой поступок не объяснил как надо. Поэтому я тебя еще раз спрашиваю: зачем ты ту заразу купил?

— Просто так…

— Неразумно объясняешь…

— А разумно это не объяснишь…

Сергей с интересом посмотрел на паренька, потом на Лобанова, и друзья, поняв друг друга, улыбнулись.

— Вот и выходит, — строго сказал Храмов, — что парень ты неразумный, то есть глупый. Понятно?

— Понятно…

— Отец тебя, видно, мало порол. Вот и вырос до неба, а ума не набрался.

— Он меня никогда не порол. — Губы паренька вздрогнули от обиды, и он метнул враждебный взгляд на Храмова.

— Оно и видно, что не порол, — все тем же строгим и ровным голосом произнес тот. — Подойдем тогда с другой стороны. У кого купил?

— Не знаю я его.

— Знаешь, Пановкин. Я тебя не тороплю. Подумай. Сообрази. Я тебе, кажется, про ответственность говорил. Говорил я тебе про ответственность?

— Говорили.

— Ну вот и соображай. Тебе же лучше будет, если скажешь.

— Не знаю.

— Я тебя не тороплю, Пановкин, — с угрозой предупредил Храмов. — Я тебя соображать призываю.

— Не знаю, — упрямо повторил паренек, опустив светлую вихрастую голову.

— Одну минуту, Николай Степанович, — не вытерпев, вмешался Сергей. — Разрешите мне поговорить. — И он обернулся к Лобанову: — Не возражаешь?

— Давай, — согласился тот и сказал Храмову: — Выйдем-ка, дело одно есть.

Они вышли из комнаты.

— Ты, Валя, учишься или работаешь? — спросил Сергей.

— Учусь..

— В каком классе?

— В восьмом.

— А потом работать пойдешь?

— Не. Дальше буду учиться.

— Сам решил или отец заставляет?

— Сам. А отец у меня хороший, — с вызовом произнес паренек.

— Где он работает, отец?

— Сообщить хотите?

— Кому? — пожал плечами Сергей. — У нас ведь твой адрес есть.

— На работу. Чтоб опозорить.

— Это отца-то?

— Ага. Что плохо воспитывает.